Читать книгу "В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински"

Меленький человечек самодовольно опустился на стул с высокой спинкой и, не спеша, раскурил сигарету.

— Я готов немедленно выложить вам всю сумму, мой черный ангел. Господин барон не любит подобные игры при заключении финансовых сделок, и потому разного рода отсрочки не в его правилах.

— И что это означает, господин? — спросила Яна, изменившись в лице.

— Что вам надлежит раздеться, мадам.

Не предвидеть подобного исхода Яна не могла. Более того, она готовилась к нему. Ее наряд, духи, которые незримым шлейфом сопровождали ее, и то, как вошла она в приемную, — все это бросало открытый вызов мужской удали секретаря. Вопрос был лишь в том, действительно ли она была готова во имя чести своего мужа поплатиться собственной честью и лечь под этого мерзкого господина. Я в это не верю. И не поверю никогда! Я не знал ее лично, но мое преклонение перед ней не знает границ. Живы еще свидетели, которые подтверждают, что Яна не позволила этому человеку прикоснуться к ней. Я готов им поверить. Если бы она любила Лео, многое в ее жизни сложилось бы иначе, потому что любовь дает человеку право на какие угодно поступки. Любовь выше всех законов. Она безудержна и в истинном смысле этого слова — аморальна. Любовь выше самой морали или, можно сказать, является квинтэссенцией всякой морали, и потому позволительно все, что служит ей.

Но мужа своего Яна не любила. Просто за деньги она не отдалась бы никому. Хотя бы и за те проклятые шесть тысяч крон. Я готов на чем угодно присягнуть, что моя несравненная бабушка не имела ни малейшего намерения оказаться в постели с омерзительным господином Оппенхаймом. Для чего же тогда был разыгран весь этот ошеломляющий спектакль, этот неотразимый лоск, это великолепие, с которым она смело вступила в логово столь отвратительного ей сластолюбца?

Ответ лежит на поверхности: она чувствовала, что перед ней был лишь жаждущий, а не могущий. Непостижимый женский инстинкт подсказывал ей, что, несмотря ни на что, она выйдет отсюда, не будучи оскорбленной отвратительным ей прикосновением. Даже если она будет провоцировать этого типа самыми рискованными приемами. Даже если она совершенно нелепым образом обратит этого потрепанного лошака в племенного жеребца, вернув ему на мгновенье давно растраченные силы.

С дерзостью прожженной куртизанки, на которой пробу ставить негде, ответила она на предложение секретаря раздеваться, заявив, что готова сделать это, если и он последует ее примеру. И сейчас же медленным движением, исполненным предвкушения предстоящего наслаждения, шепча при этом слова, которые повергли обрюзгшего моллюска в высшую степень смущения, она расстегнула платье.

— Сбрось же одежды твои, ты, таинственный Геркулес! Покажи мне твои сильные руки, твои железные бедра, твой твердый хлыст, который взлетает, подобно языку змеи, когда глаза твои с вожделением ощупывают мое тело, мою шею, холмы моих грудей, мой живот, мои ягодицы. Я хочу разоблачиться перед тобой и вся для тебя раскрыться, как предрассветная кувшинка. Почему же ты все еще так далек от меня? Разве не жаждешь ты погрузиться в мой таинственный Сезам? Или ты боишься моих распахнутых перед тобой раковин, медовой сладости моей крови? Я сгораю от любопытства познать мрамор твоего тела, твою тугую кожу. Смотри, я стою обнаженная перед тобой. Ну — быстрей же, быстрей. Чего ты медлишь?

Яна добилась именно того, чего хотела добиться. Если бы она защищалась, плакала, молила о пощаде, то и в этом самонадеянном бонвиване, до конца себя издержавшем, наверняка проснулся бы мужчина.

Он рассчитывал увидеть покоренную рабыню, но вместо нее перед ним была царица, и секретарь сдался. Весь дрожа, поднялся он со своего кресла и едва слышно произнес:

— Оденьтесь, фрау Розенбах!

* * *

С тех пор, как все мы сидели в пещерах и на деревьях, миновало несколько тысяч лет. В сравнении с миллионами лет доисторического развития — это всего лишь краткий миг. Каннибальские инстинкты в нас, однако, все еще значительно сильней этических тормозов, которые Моисей попытался прорастить в нас своими заветами и запретами.

Мы продолжаем оставаться племенем людоедов, и это неистребимо в нас, сколько бы ни льстили мы себе громкими заверениями о том, что как вид мы давно достигли вершины совершенства.

Еще философы позапрошлого столетия торжественно провозгласили наступление эпохи всеобщего просвещения. Ученые следующего века пошли еще дальше: на всех перекрестках трубили они, что стоят на пороге разгадки последних тайн природы. Наконец, мудрецы нашей эпохи торжественно провозгласили зарождение на планете бесклассового общества, открывшего эру мирного сосуществования всех народов на Земле.

Сколь беспочвенны и наивны все эти надежды и чаяния великих умов сегодня понимают самые нерадивые школяры, но это не мешает поборникам всеобщего прогресса возводить собственные фантазии в ранг свершившихся фактов. Чем беспочвенней их иллюзии, тем уверенней провозглашают они их торжество, что, впрочем, совсем не означает, что и самих их втайне не гложут сомнения в собственной правоте. Напротив, их терзают мысли, что они, являясь в большинстве своем умнейшими представителями общества, смиряются с существованием несовместимых противоречий, а порой и пропасти между их теоретическими выкладками и реальностью. Чем язвительней посмеиваются они над Высшей силой и Вечностью, тем сильнее впечатляют их очевидные примеры иррационального. Чем непримиримей насмехаются они над проделками Провидения, над парапсихологией и прочими непостижимыми чудесами, тем доступнее сами они воздействию разного рода заклинаний и пророчеств.

Идолопоклонники образца начала двадцатого века, которые в первые дни января 1915 года праздновали бракосочетание Мальвы Розенбах и Хенрика Б. Камина, изо всех сил старались увидеть в этом событии нечто знаковое, предопределяющее всю дальнейшую жизнь и судьбу. Как рационалистам им следовало бы знать, что будущее не предрешается ни расположением звезд, ни сочетанием неких магических чисел, тем не менее они интерпретировали все происходившие в тот день события как нечто несущее в себе особый, тайный смысл. И что особенно удивительно, несколько событий того дня на самом деле аукнулись впоследствии и тем заслуживают особого внимания.

Таинственным знаком, например, было отмечено самое начало торжественной церемонии. Сильный порыв штормового ветра вдруг настежь распахнул окно в кухне, ворвался внутрь, вихрем пронесся по всему дому и — надо же было такому случиться — разом задул все семь свечей меноры. Это вызвало раздражение у раввина: он прервал молитву и только молча покусывал нижнюю губу. Лица гостей покрылись бледностью. Лео спросил озабоченно, что бы это могло значить. Даже у жениха от неожиданности перехватило дух. Встревоженная Яна спросила его, что видит он в столь зловещем предзнаменовании.

— Вполне естественный зимний сквозняк задул горящие свечи, — ответил он, несколько даже покоробленный этим вопросом, — как марксист и приверженец точных наук, другого объяснения всему этому я просто не вижу.

Свечи зажгли вновь, и свадебное действо мало-помалу продолжилось. Раввин намекнул, что по долгу службы должен благословить молодых, хотя он наверняка знает, что в этом доме Иегову не очень почитают.