Читать книгу "Утешный мир - Екатерина Мурашова"

* * *

– Ничего, – сказала я. – По поводу Игоря ничего сделать не можете. Вы его уже таким взяли, и, если он за пятнадцать лет не изменился, вряд ли изменится теперь. Но с сыном еще можно попытаться.

– Что мне делать? – торопливо спросила Анна. – Я предлагаю, он уже не соглашается.

– Значит, быстро-быстро пойдете навстречу. У вас еще есть шанс и немножко времени встретиться. Что там? Компьютерные игры? Музыка? Однозначно отношения в группе. Идите туда. Интересуйтесь. Через «не могу». Если встретитесь, сможете куда-нибудь пойти вместе и по вашему выбору, без уздечки.

* * *

Она пришла через год. Смотрела странно – грустно-умоляюще.

– Ничего не вышло? – предположила я.

– Нет, наоборот. Мы с сыном теперь друзья. Раз в неделю ходим вместе в какое-нибудь национальное кафе (столько интересного уже перепробовали!), слушаем русский рэп (знаете, такие неглупые мальчики попадаются!), катаемся на больших самокатах и еще думаем заняться картингом…

– И?..

– Вы тогда сказали… я все время думаю… может быть, если я тоже пойду ему навстречу…

– Займетесь техническим изобретательством? Освоите рыбалку нахлестом? Выучите пилотов «Формулы 1»? И тогда удастся получить его совет по поводу занавесок?

– Вы думаете, все равно не выйдет?

– Ну, вы можете попытаться… – я без всякого энтузиазма пожала плечами.

– Да, – твердо сказала она. – Я должна!

Нос выпятился вперед, в глазах отразилось небо, а я наконец-то поняла, почему он в нее когда-то влюбился.

– Исполать! – пожелала я.

Она ушла. Кажется, Игоря ждет много интересного.

«Как много, представьте себе, доброты…»

Она не выглядела опечаленной, не ломала пальцы и не комкала в них носовой платок. Вошла, села, спокойно сложила руки на коленях. В глазах нет готовности заплакать, под глазами – никаких черных кругов. И я, со всем своим опытом, ее состояния не «прочитала» совершенно. Впрочем, женщина по имени Надежда, вошедшая ко мне в кабинет, и вправду не грустила и не расстраивалась. Она была в отчаянии.

– Вы знаете, что такое болезнь Янского-Бильшовского? – ровно спросила женщина.

– Не-а, – довольно легкомысленно отозвалась я. – Ни разу не слышала. У меня, к сожалению, нет базового медицинского образования. Это что-то редкое?

– Да, редкое.

Она замолчала. И молчала долго. И я наконец увидела ее глаза – прогоревшие угли, залитые холодной водой.

– У кого эта болезнь? – разом подобравшись, спросила я.

– У моего сына.

– Сколько ему лет?

– Через месяц исполнится четыре года.

(««Исполнится» сказано утвердительно – стало быть, он не умирает прямо сейчас», – с некоторым облегчением подумала я.)

– Что такое эта болезнь? Ну, по сути?

– Нейрональный цероид-липофусциноз, – четко и равнодушно выговорила женщина.

Я попыталась быстренько что-нибудь извлечь из этой абракадабры, опираясь на свое полузабытое биологическое образование. То, что извлеклось, выглядело неутешительно. Нечто нейродегенеративное и, скорее всего, генетическое.

– Тип наследования? – способ взаимодействия с информацией изменился прямо у меня на глазах: сейчас все всё узнают, если захотят, а это может оказаться важным в психологическом плане – кто кого будет винить.

– Аутосомно-рецессивный.

Ага, это значит, что оба родителя являются носителями дефектного гена, и вероятность рождения у них больного ребенка – 25 %. Господи, как же мальчику не повезло!

Я откладываю главный вопрос. И она, кажется, это видит, знает.

– Это лечится?

– Нет.

– Нигде и никак?

– Нигде и никак. Только симптоматически.

– Диагноз когда поставили?

– Только что. Мы в Москву ездили. До этого все сомневались. Думали, может, синдром Веста.

(А вот синдром Веста я знаю – детская злокачественная эпилепсия с постепенно развивающейся умственной отсталостью. Препоганейшая штука.)

– Каков прогноз?

– Абсолютно неблагоприятный.

– Когда? – теперь уж нужно спросить все, а потом буду думать, что с этим делать. Придется что-то соображать. Потому что вопрос «А зачем вы ко мне пришли?» я все равно задать не посмею.

– Вторая декада жизни. От десяти до пятнадцати.

Так. Все еще хуже, чем я подумала. Еще около десяти лет ее ребенок, постепенно теряя человеческий облик, будет в муках умирать у нее на глазах. Сейчас ей на вид лет двадцать семь. Господи.

– У вас есть еще дети?

– Нет.

Когда этот умрет, в каком она будет состоянии?

С трудом вспоминая нечто из курса медицины катастроф, который нам читали в университете, я продолжала расспрашивать: людям в таком состоянии обычно хочется, надо выговориться. Попыталась вспомнить свой (весьма краткий) опыт работы на телефоне доверия, но он не помогал, ведь там одна из главных задач – отвести от края, донести до человека, где и как ему могут помочь, и убедить его туда обратиться. А кто и где поможет Надежде и ее сыну?

Муж сказал: нам больше нельзя иметь детей, вдруг еще один такой же? Бомбы падают в одну и ту же воронку только так. То есть ты, конечно, можешь и я могу – но от кого-нибудь другого. Это безопасно.

– Он уйдет, конечно, – в голосе Надежды нет почти никаких чувств, кажется, она с этим смирилась. – Он и сейчас уже несколько раз убегал, когда у Никиты один припадок за другим. Потом возвращался, просил прощения… Но мои мама с папой помогут. И муж – он будет работать, давать деньги, тут я уверена, он порядочный вообще-то.

Я кивала головой. Уточняла про маму и папу, еще какие-то бессмысленные подробности: кто где живет, кто кем работает, сколько комнат, сколько ехать, как далеко расположена поликлиника. Надежда сосредотачивалась на моих вопросах, отвечала, выглядела чуть более живой, в ее голове явно строился план, которым она со мной делилась, на ходу уточняя детали. По мне все время бегали мурашки, и почему-то чесался нос: теперь я уже знала, что такое этот чертов цероид-липофусциноз – слепота задолго до смерти, судороги, снижение когнитивных функций…

– А сейчас Никита какой? (Установка: таким и запомнить!)

– О, он очень веселый, любит играть в шумные игры, стучать на барабане, других детей обожает – маленьких, больших, таких же, легко знакомится, у него все друзья, он все свои игрушки готов отдать, если кому-то нужно, вот однажды мы в песочнице…

Стук в дверь. Время истекает, пришла следующая семья.

Женщина с широким лицом, перманент, нос со слегка вывернутыми наружу ноздрями, вокруг крутятся какие-то небольшие дети.