Читать книгу "Ленинградский фронт - Леонид Маляров"

Вот Федюнинский, командующий 2-й ударной армией — человек более веселого характера. Я ему предоставил каюту свою, так он в ней не сидел — пришел в кают-компанию, начал анекдоты травить. Человек он более общительный, по сравнению с Говоровым, но тоже в военном отношении грамотный.

Муштаков Порфирий

В сентябре 1943 года я получил приказ прибыть на командный пункт армии, к генералу Мерецкову. Командный пункт размещался в лесу, в районе деревни Некрасово, километров 10–11 от берега Волхова. Мне дали задание произвести полную разведку оборонительных сооружений, артиллерийских батарей, минометных батарей, наблюдательных пунктов и других объектов у немцев. Я сразу понял, что готовится крупная наступательная операция.

Я руководил подразделениями артиллерийской инструментальной разведки. В нее входили батареи звуковой разведки, оптической, топографической, взводы метеорологической разведки, потому что нам нужно было знать влажность, температуру, давление воздуха и направление ветра. Для этого запускались аэростаты и радиозонды. У нас очень грамотные были офицеры и сержанты. Например, при выстреле противника у нас бежала лента на звукометрической станции и записывала колебания. А мы по колебаниям отличали одно орудие от другого. Офицер смотрит на ленту и говорит: «Цель номер 12». Мы занимались разведкой в районе Новгорода и Чудово.

Мы очень основательно готовились к операции по освобождению Ленинграда от блокады. Верховное командование и страна в целом большие усилия прилагали к решению этой задачи. 2-я ударная армия перебрасывалась с октября на Ораниенбаумский плацдарм. А ведь это не так просто. 44 тысячи воинов перебросили! 700 вагонов с боеприпасами! 190 танков! Орудий — сотни! Причем, все это — не нарушая установившегося транспортного режима на Финском заливе. Да еще так, что немцы мало что заметили.

У нас был разведчик, лейтенант пограничных войск, который закончил шпионскую школу в Германии. Когда немцы его забросили, он перешел к нам и сказал: «Я все что угодно буду делать, только чтоб служить Красной армии». И он несколько раз переходил к немцам и убеждал их в штабе, который находился напротив Ораниенбаумского плацдарма, что русские готовят наступление на запад, на Нарву.

Помимо работы разведчика, были построены деревянные макеты орудий и танков. Их расставили в направлении на запад. А 2-я ударная армия планировала наступать на юго-восток, на Ропшу. Радисты тоже хорошо давали дезинформацию для фашистов. В итоге, по приказу Гитлера из Югославии перебросили около корпуса под Нарву в ожидании, что атака будет именно там. А мы неожиданно нанесли удар со стороны Ораниенбаумского плацдарма. Мы научились воевать и уже ни в чем не уступали противнику.

Немцы видели, что русские что-то готовят. Командующий группой армий «Север» фон Кюхлер, понимая безнадежность положения, забрасывал Берлин просьбами отвести войска в Латвию и Эстонию, сократив линию фронта. Гитлер обратился за советом к командующему 18-й армией Линдеману.

ДОСЬЕ:

Генерал-полковник Георг Линдеман, в 1944-м — 60 лет. Кавалерист, герой Первой мировой войны. Убежденный сторонник нацистского режима. Лично предан Гитлеру.

Линдеман доложил Гитлеру именно то, что тот хотел услышать. 18-я армия сможет, как и в предыдущие годы, выстоять, опираясь на неприступные оборонительные сооружения Северного вала. Гитлер остался очень доволен и приказал продолжать осаду Ленинграда.

Фюрер считал: всякое отступление приводит к деморализации войск. Поэтому он приказывал удерживать даже те участки фронта, которые не имели стратегического значения. Для него важен был пример Карла XII и Наполеона. В сражении под Москвой приказ Гитлера стоять насмерть сыграл позитивную роль. Немцы отступили, но сохранили линию фронта. Однако, начиная со Сталинграда, эта стратегия больше не работала.

ВОСПОМИНАНИЯ:

Басистов Юрий

До сих пор я помню одного пленного немца в чине унтер-офицера, с которым мы разговорились. Я хотел выяснить его настроение, что думает о войне, о доме. Он мне сказал: «Спасибо вам, господин офицер, за откровенность, но я хочу сказать, что вы неизбежно потерпите поражение. Я говорю это откровенно. Я понимаю, что нахожусь в вашей власти, и вы можете меня расстрелять». Я ему ответил, что мы пленных не расстреливаем и что время покажет, кто потерпит поражение.

Потом настроение немцев стало меняться. Они уже не говорили, что победят. Часто произносили на немецком «война — говно», говорили, что в Германии — бомбежки, жаловались, что родственникам дома голодно, по карточкам уже ничего не получить. В январе 1944 года нам пленные рассказали шутку, что в Германии проводится сбор стульев. Зачем? Да хотят прислать под Ленинград. Дескать, вы так долго там стоите, что можно и присесть. Еще пленные рассказывали о немецком фольклоре. Есть известная немецкая песенка, по-моему, из какой-то оперетты. «Эс гейт аллес фюр уберт, эс гейт аллес фюр бай, нах идем десембер комт видер айн май». В переводе: это правда — все в жизни проходит, и после каждого декабря приходит май. А солдаты ее переиначили и распевали так: все проходит, и хайль Гитлер, и его партия. Так постепенно менялось их настроение.

Мы начали осваивать заброску немецких пленных назад, в войска, с разными целями. Например, в 1943 году, после Сталинградской битвы, из Москвы пришло задание: переправить через линию фронта письма немецких генералов, которые попали в плен в Сталинграде. А как переправить? Ведь не пошлешь нашего офицера связи к генералу группы армий «Север»: «Вот вам письма от генерала, который у нас в плену сидит». Задание Москвы надо выполнить, и мы выбрали несколько пленных офицеров и спросили: «Вы согласны выполнить задание?» Добровольцы всегда находились.

К концу войны мы еще и антифашистские группы через линию фронта регулярно отправляли. Я помню, что последнюю такую группу забрасывали 2 мая 1945 года из Курляндии. Передавали ли они письма — точных данных нет, но есть косвенные свидетельства, что письма дошли. Что было дальше с этими людьми, обвинили ли их в предательстве, я не знаю.

В конце войны в Курляндии, в лагере, где размещались пленные Курляндской группировки, мы беседовали с немецкими генералами. Они очень охотно с нами разговаривали, охотнее простых солдат. Мы спросили: «Как вы относились к нашей пропаганде?» Командир одного корпуса ответил: «Вы нам с вашей пропагандой доставляли много головной боли, особенно в конце войны».

В 1943 году под Москвой создали национальный комитет «Свободная Германия». На каждый фронт послали представителя из пленных немцев, примкнувших к антифашистскому комитету. На Ленинградский фронт из Москвы приехал, в сопровождении, естественно, немецкий офицер Эрнст Келлер. Он представился нашему командованию, был у Жданова на беседе, а потом его приютил 7-й отдел политуправления. Келлер начал создавать актив в армиях и дивизиях. Он имел право от себя писать листовки, а мы их издавали. На листовках стояла его подпись: уполномоченный национального комитета такой-то. Я с ним очень часто выезжал на фронт. Это был честный и порядочный человек. Келлер не был ни коммунистом, ни социал-демократом, но и убежденным нацистом не стал. У нас он проникся идеологией социализма, — мы в лагерях военнопленных занимались пропагандой марксизма-ленинизма. Забавно, что марксизм-ленинизм на немецком жаргоне назывался марлен (Маркс и Ленин). В лагере немцы очень активно марлен изучали. Например, правнук Бисмарка, который попал к нам в плен, я его очень хорошо знал, стал коммунистом. Его мать — графиня, внучка Бисмарка, писала письмо Сталину: «Освободите моего сына. Он ведь правнук Бисмарка, тоже великого человека, как Вы». Эрнст Келлер после войны вернулся в Берлин и стал генеральным директором почты и телеграфа. Мы с ним были дружны до самой его смерти.