Читать книгу "Улица Красных Зорь - Фридрих Горенштейн"

– Хорошо, – всхлипывая, говорила Нина, – я уйду… Но ты разденься, ложись… Я так беспокоилась… Григорий Алексеевич мне позвонил… Мы всю ночь на ногах… Мы звонили, ездили…

– Григорий, – сказал Юрий Дмитриевич, – ты ведь умный человек… Я так замечательно провел день… Ночь… Я так много нового повидал… О многом думал… Я расскажу тебе…

– Потом, – сказал Григорий Алексеевич. – Сейчас ты примешь ванну – и в постель… А потом мы поговорим…

Теплые струи воды из-под душа освежили Юрия Дмитриевича.

– Я сегодня много думал о христианстве, – сказал он, – о религии… Религия есть начальная стадия познания… Ибо придание формы человеческому незнанию есть первый шаг познания… Но она слишком рано застыла в догму…

Он слышал, как всхлипывает Нина, и ему стало стыдно, что он голый говорит какие-то серьезные слова. С этим чувством стыда он и заснул, и, может, потому ему снились кошмары. Сначала в окна, хоть жил он на седьмом этаже, заглядывали какие-то подростки, а потом один кинул сквозь стекло, не разбив его, однако, какой-то предмет, напоминающий футбольную камеру, но только продолговатую. Потом началось вовсе нечто путаное. Ходили призраки, и сквозь тела их просвечивали красные позвоночники. Больной товарищ, кто именно – осталось непонятным, – исчез, и в кровати у него оказалось два толстых веселых повара.

– Повара, – крикнул Юрий Дмитриевич, – любите друг друга.

И в ответ повара весело расхохотались.

Возможно, смех этот и разбудил Юрия Дмитриевича. Был уже вечер. Нина и Григорий Алексеевич сидели поодаль у стола, а у кровати сидел Бух, маленький, чистый, в свежей рубашке с перламутровыми запонками, и дышал в лицо мятными лепешками.

– Здравствуйте, коллега, – сказал Бух.

– Здравствуйте, Бенедикт Соломонович, – сказал Юрий Дмитриевич и привстал на локте. – Что, delirium?..[1] Или уже amentia?[2]

– Юрий Дмитриевич, – сказал Бух, – я глубоко уважаю вас как талантливого патологоанатома, как умного и интересного собеседника… Однако сейчас я прошу вас быть благоразумным… Вы переутомлены, и если вы не пройдете курс лечения, то можете заболеть тяжело и серьезно.

– Ну и что же, – сказал Юрий Дмитриевич. – Допустим, я заболею… Или уже заболел… Но ведь я постиг вещи, недоступные вам… Что мы знаем о человеке? Наши познания о человеке – на уровне представления философов прошлого о земле как о плоском предмете… Например, можете ли вы себе представить мои ощущения на асфальтовых ступенях, когда я шел к небу и гремел колокол… Или кольцо… Я сам видел, как в кольце, опущенном в стакан с водой, возник домик на холме, и переднее окошко светилось…

В комнату вошла медсестра – очевидно, ранее она сидела в кабинете Григория Алексеевича. Сестра вынула ампулу и вставила в шприц иглу, о чем-то тихо разговаривая с Бухом. Потом медсестра взяла Юрия Дмитриевича за руку, приподняла рукав рубашки, Юрий Дмитриевич почувствовал запах проспиртованной ваты, почувствовал, как игла мягко вошла в тело, и покорно опустился на подушку.

Ночь он проспал спокойно. Лишь перед самым пробуждением ему приснилось, что Бух не ушел, по-прежнему сидит, правда, не на стуле, а прямо на кровати поверх одеяла, в пиджаке и белых кальсонах. Это развеселило Юрия Дмитриевича, и, проснувшись, он долго лежал и улыбался. Несмотря на слабость и головокружение, чувствовал он себя хорошо. Завтракал Юрий Дмитриевич, сидя на постели в пижаме. Нина подала ему чашку жирного бульона, в котором плавала куриная печенка, и, поскольку из-за слабости Юрию Дмитриевичу трудно было удержать чашку на весу, Нина поддерживала пальцами донышко. В одиннадцать пришла медсестра делать укол. У медсестры были мягкие, нежные пальцы, и Юрий Дмитриевич спросил ее почему-то:

– Вы замужем?

– У меня уже дочка замужем, – сказала медсестра, – студентка… Вам экзамен сдавала…

– Это интересно, – сказал Юрий Дмитриевич, – наверно, красивая девушка… Знаете, я подумал, все-таки человек должен часто влюбляться… Любить он может одну, но влюбляться часто… Это ведь такое очищение, такое обновление… А как же мораль, спросите вы. Но в конце-то концов бром оказывает вам неоценимую услугу… Микстура Бехтерева и так далее… Несмотря на то что бром – яд и ведет к удушью, ожогу легких при неумелом обращении…

– Лежите спокойно, – сказала медсестра, – я сломаю иглу…

Пришел Бух.

– Ну, молодцом, – повторял Бух, осматривая его. – Ну, молодцом.

Бух торопился на какое-то заседание и был, несмотря на жару, в черном костюме с белым платком, выглядывающим из кармана. В угол Бух поставил свой тяжелый портфель с чемоданными замками. Юрий Дмитриевич вспомнил, как Бух сидел на постели в белых кальсонах, и расхохотался. Бух вытер руки платком, не белым – декоративным, – а клетчатым, который он достал из бокового кармана, отошел и начал что-то тихо говорить Нине.

Обедали сидя у стола. Юрий Дмитриевич отказался обедать в постели, встал и даже натянул поверх пижамных штанов серые брюки. На обед был очень вкусный овощной суп, отварная телятина, свежие парниковые помидоры и клубника.

Григорий Алексеевич сегодня побывал с комиссией где-то за городом, где разваливалась старинная церквушка двенадцатого века, приспособленная под склад. Он начал было делиться впечатлениями, возмущаться, но Нина мигнула ему, и он перевел разговор на какие-то пустяки. Перед концом обеда позвонил телефон. Григорий Алексеевич снял трубку и сказал:

– Да. Но он болен… Он не может…

– Это меня, – крикнул Юрий Дмитриевич и кинулся к телефону, опрокинув блюдо с клубникой, – это Зина…

– Это не Зина, – сказал Григорий Алексеевич.

Но Юрий Дмитриевич вырвал у него трубку и крикнул:

– Зина, я думал о тебе… Я мечтал о тебе… Ты хорошая девушка, но у тебя тело не разбужено… И ты неправа… Ты ошибаешься… Угасание человеческой жизни должно быть физиологическим… Человек должен изжить себя, по ступеням приближаясь к чему-то высшему, тому, что ты именуешь Богом, а я отказываюсь как-либо конкретно именовать, ибо не в наименовании суть… Человек должен пройти грех, искушение, страсть, боль, не минуя ни одной ступени… Легче всего быть праведником либо злодеем…

Нина пыталась вырвать у него трубку, однако он отталкивал ее и замолк, лишь услыхав на другом конце провода какие-то тревожные голоса… Видно, там положили трубку, но не на рычажок, а, очевидно, на стол. Потом в трубке щелкнуло, и женский голос сказал:

– Юрий Дмитриевич, это говорит Екатерина Васильевна, секретарь замдиректора. Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил Юрий Дмитриевич.

– Вы извините, мы вас потревожили… Вы нездоровы…

– Нет, ничего, говорите, – сказал Юрий Дмитриевич.

– Николай Павлович просит вас зайти, но я доложу, что вы нездоровы…