Читать книгу "Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах - Виталий Дымарский"

Ведь в 1957 году, когда Хрущева пытались сместить первый раз, партия была на его стороне. На Президиуме ЦК КПСС председательствовал Булганин, и он предложил перевести Хрущева в министры сельского хозяйства, а пост первого секретаря вообще убрать. Жуков в ответ на заявление Булганина предложил объявить Хрущеву выговор, но оставить на посту. Судя по всему, у заговорщиков даже не было никакого плана, они явно не готовились к решительным действиям и не предъявили четких обвинений. Не было консолидированной позиции. Большинство членов Президиума выступили против Хрущева – не только Молотов, Маленков и Каганович, но и Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров, примкнувший к ним Шепилов и Брежнев, который, правда, на второй день неожиданно заболел и на заседании отсутствовал.

По воспоминаниям Шепилова, Микоян тоже если не участвовал напрямую в этом заговоре, то проявлял недовольство, так же как Фурцева и Жуков. Жуков и Серов были недовольны кампанией против Сталина, но в итоге они все же Хрущева поддержали, исходя из своих личных интересов. Также его поддержали первые секретари и руководители Украины и Узбекистана. Его поддержал Суслов, который и был его главной опорой. Поведение Брежнева осталось загадкой, ведь его интересы совпадали с интересами Хрущева. Вероятно, он просто испугался, что Хрущев проиграет.

После проведенного Пленума ЦК КПСС главными обвиняемыми стали Молотов, Маленков и Каганович. Ворошилов и Булганин продолжали занимать высокие посты: Ворошилов оставался Председателем Президиума Верховного Совета, а Булганин – Председателем Совета Министров. Хрущев их правильно оценил: на самом Пленуме они вели себя трусливо, поэтому были не опасны. Но главная причина заключалась даже не в этом. Снять одновременно все руководство и всех известных руководителей, привести им на смену никому не известных людей Хрущев не решился. Поэтому он вынужден был для начала ограничиться отставками трех первых заместителей.

Но с другой стороны, своих политических противников он, в отличие от Сталина, не репрессировал и уж тем более не расстреливал. Они все продолжали работать, хотя были понижены в должностях.

Маленкова, Председателя Совета Министров, недавнего второго человека в государстве, отправили в Усть-Каменогорск возглавлять электростанцию. Интересно, что Маленков закончил жизнь церковным чтецом. Кагановича отправили в Свердловскую область возглавлять трест. Молотова назначили послом в Монголию, после XXII съезда КПСС исключили из партии, но восстановили в 1984 году.

После снятия Хрущева линия на усиление партаппарата только окрепла. Отменили ротацию, и люди по двадцать лет стали возглавлять одни и те же области, превращаясь в маленьких князьков. Брежнев усилил всевластие партаппарата, и эта бесконтрольность привела к налаживанию неформальных связей, что в какой-то степени и погубило Советский Союз[49].

Писатели и власть

Анатолий Гладилин однажды назвал свое поколение творческих людей – писателей, поэтов, художников и бардов – детьми XX съезда. Имелось в виду движение, которое теперь принято называть шестидесятничеством.

Шестидесятничество – это, безусловно, порождение XX съезда и хрущевского времени в целом. 60-е годы – это годы самого расцвета «оттепели». Что же от этого времени осталось сегодня, какое наследие?

Первые изменения, которые происходили в литературе, были скорее похожи на признаки перемен. Так, в журнале «Юность» вышла первая вещь Анатолия Гладилина – «Хроника времен Виктора Подгурского». При советской власти в двадцать лет опубликоваться было совершенно немыслимо. Молодыми называли писателей, которым было лет за тридцать. Считалось, что писатель должен иметь жизненный опыт, желательно проработать в колхозе или на заводе, иметь трудовой стаж, познать жизнь – так это называлось. И публикация в «Юности» выглядела как чудо.

Таким же чудом было появление в «Новом мире» повести Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». В ней не было совершенно ничего антисоветского, но был новый взгляд, совершенно ясно дающий понять, что что-то меняется.

Тогда никто не говорил, что идет «оттепель». Было ощущение все время какой-то борьбы «наверху», что-то разрешали, потом запрещали. Тот же доклад Хрущева даже не был широко известен: простые люди, не члены партии или хотя бы актива комсомола узнавали о нем только из разговоров. Такой значимый, перевернувший весь мир доклад для жителей Советского Союза долго оставался всего лишь слухом. Но многие уже чувствовали какой-то испуг начальства. Причем не какого-то конкретного руководителя, а словно всего начальства целиком.

«Я думал, что поеду в Литву, устроюсь там моряком, поеду куда-нибудь за границу как матрос. Но мне написали такую комсомольскую характеристику, что никакой заграницы быть не могло. И вот сижу я в Вильнюсе… Что я умею делать вообще?

Из Литинститута я ушел, его не окончив, но можно было возвращаться и заканчивать, но как-то не хочется, и вообще я – уже писатель с каким-то именем. Вдруг мне звонят и говорят: «А не хотите ли вы, Анатолий Тихонович, пойти в „Московский комсомолец“ заведующим отделом литературы и искусства?» Я говорил потом, позже, когда мы уже стали знаменитыми… что если бы мне предложили стать министром культуры СССР, то это на меня не произвело такого впечатления, как произвело это предложение».

Из воспоминаний Анатолия Гладилина в эфире «Эха Москвы»

В «Московском комсомольце» надо было заниматься не только культурой. Заведующих отделами иногда посылали на важные собрания, где присутствовало партийное начальство. Партийные секретари общались с деятелями культуры пренебрежительно, даже с такими, как Тихон Хренников, который был лауреатом всех высших премий. Но через некоторое время эти партийные бонзы стали исчезать, и их места занимали куда более вежливые и корректные руководители. Шло изменение не только политики, но стиля руководства.

Но изменениям сопротивлялся и партийный аппарат, и те же писательские массы. Даже московское, наиболее прогрессивное отделение Союза писателей было и в основном просоветское и даже просталинское. Многих старых авторов жизнь научила помалкивать.

Еще там были старые консервативные писатели-классики типа Анатолия Софронова, которые возражали против любых изменений и которые сами требовали репрессий к инакомыслящим. После всем известной встречи партии и правительства с интеллигенцией, где Хрущев орал и стучал кулаком на Вознесенского и на Аксенова, было обыкновенное собрание в московском отделении Союза писателей, где выступал кто-то из старых консерваторов, в ранге секретаря, лауреат Сталинской премии, и чуть не плача говорил: «Что же происходит, товарищи? Партия ругает Аксенова, а его пускают за границу, он в Аргентину уехал». На самом деле Аксенов в Аргентину уехал по ошибке. Как он рассказывал потом в книге воспоминаний: один отдел не скоординировал свои действия с другим, и Аксенов почти случайно был утвержден как член делегации от Союза кинематографистов, вылетавшей в Аргентину.