Читать книгу "Мадам - Антоний Либера"

— Tiens, пусть так и будет, — пожала она плечами. — Я, во всяком случае, не имела в виду ничего подобного. Зато у твоего поэта, как здесь выясняется, — она снова заглянула в книгу, — речь идет в этой фразе о тех, кто во имя благородных идей затевает революцию, но вместо светлого будущего устраивает на земле ад. В историческом смысле здесь говорится о вождях Французской революции, а в нравственном — обо всех деспотах, особенно самозванцах, одержимых hybris'ом непомерной гордыни.

Она снова подняла голову от раскрытой книги.

— Если прочитанный вами отрывок адресован не мне… то почему вас заинтересовал именно он? Ведь стихотворение очень большое — пятнадцать строф.

— Он просто на глаза мне попался, — объяснила она. — Текст приведен не полностью. Это не поэтическая антология, — она слегка приподняла книгу, которую держала в руках, — а исследования французских критиков, посвященных немецкой литературе периода романтизма. Здесь только цитаты, включенные в текст статей. Отрывок из того стихотворения, которое ты ищешь, сразу бросился мне в глаза. Возможно, таких цитат в статье много, — она повернулась к столу и, положив книгу на темно-зеленое сукно, начала методично листать страницу за страницей.

Наконец-то я снова «оказался в своей тарелке».

— Мне необходимы три-четыре начальных строфы. В основном тот фрагмент, где говорится, что больше невзгод и воспитания значит минута рождения, «когда луч света встречает новорожденного».

— «Car tel tu es né, tel tu resteras…»[136]— продекламировала она с улыбкой, как бы вопросительно. — Об этом идет речь?

О том, что «rien n'est plus puisant, que la naissance, et le premier rayon du jour qui touche le nouveau-né»[137]?

— Так вы знаете это стихотворение?! — воскликнул я.

— «Mais qui, mieux que le Rhin, — продолжала она в ответ, — naquit pour être libre?[138]» Да, это прекрасно, — с искренним чувством произнесла она. — Как тебе на глаза попался такой шедевр?

Я состроил шутливую гримасу, мол, у меня особая интуиция, и одновременно принял решение, что пора переходить в наступление.

— Если серьезно, — начал я, действительно закрыв лицо маской серьезности, — то благодаря одной пианистке… необыкновенной женщине, с которой свела меня судьба. Она учила меня музыке и игре на фортепиано и владела удивительным, волшебным даром красноречия. Я мог слушать ее до бесконечности. (Та манера речи, которая, как мне кажется, привлекла ваше внимание и даже вызвала снисходительную и ироничную улыбку, — это всего лишь далекое и… искаженное эхо ее потрясающей, очаровательной артистичности.) Она обожала литературу, особенно немецкую поэзию, и часто цитировала отрывки из разных стихотворений, как бы подкрепляя ими ту или иную мысль. И в этой коллекции отлитых в золоте стихов прекрасный гимн Рейну занимал особое место. Она знала это грандиозное произведение не в отрывках, а основательно, с начала и до конца и читала его, как молитву…

Улыбка, которая расцвела на лице «серебряной» Марианны, на этот раз достойна была уже автора «Трактата о методе».

Я взял лежащий перед Марианной на темно-зеленом сукне том исследований французских германистов и, отыскав на открытой странице нужный отрывок, стал вслух читать его (привожу в переводе с французского языка):

Каким ты родишься, таким и останешься;

воспитание и беды останутся в стороне,

потому что нет ничего сильнее

самого рождения и первого луча света,

коснувшегося новорожденного.

Я поднял голову над книгой и с выражением восторга и благодарности взглянул на Марианну, которая тем временем присела в правом углу стола и закурила «Житан».

— Здесь речь идет о тебе, — она затянулась и выпустила струйку дыма, продолжая ласково и слегка иронично улыбаться, — или о твоей необыкновенной учительнице музыки?

— И обо мне и о ней, хотя и по-разному, — ответил я ей улыбкой.

— Итак, проблема решена. Ты нашел то, что тебе нужно, — заметила она, как бы завершая разговор, но не двинулась с места. Более того, она продолжала пристально смотреть на меня с вежливой улыбкой, обращаясь, казалось, с вопросом: «Это действительно все, что тебе нужно?»

— Спасибо, я так вам обязан, — любезно поблагодарил я ее, будто мои дела на этом тоже закончились. — Я сейчас же займусь цитатами, — и, быстро повернувшись, прошел в salle de lecture.

Я провел там намного больше времени, чем требовалось для записи одиннадцати строк найденного отрывка. Обнаружив в примечаниях еще несколько цитат из стихотворения Гельдерлина во французском переводе, я их тоже выписал, хотя на самом деле хотел просто отдохнуть от демонстрации собственного вранья и тактически выждать момент для продолжения игры, которая вот-вот должна была перейти в решающую фазу.

За «шахматную доску» я вернулся примерно через полчаса.

— Еще раз благодарю вас, — вежливо обратился я к ней, но вместо того, чтобы положить книгу на стол или еще куда-нибудь, продолжал держать ее в вытянутой руке.

— Положи книгу сюда, — кивнула она на журнальный столик, стоящий рядом с ее бюро, и опять перестала печатать на своем огромном «Ремингтоне». — И не стоит благодарности! Ведь это наша работа.

— Наша?

— Нашего Центра. Для этого мы здесь и находимся.

Я решил, что медлить нельзя.

— Тогда, если позволите, еще один вопрос.

— Спрашивай. Кто спрашивает, тот найдет дорогу, как утверждает пословица.

— Это правда, что в настоящее время Центр занимается устройством в Польше школ с преподаванием на французском языке?

— Нет, мне ничего об этом не известно, — удивилась она. — Откуда такая информация?

Опустив забрало, я бросился в атаку:

— Я не могу указать источник. Именно поэтому и спрашиваю. Но до меня неоднократно доходили такие слухи, — настаивал я, стараясь придать голосу максимально небрежный тон. — Я даже слышал, что в Варшаве уже работает подобное учебное заведение. Его, как мне говорили, возглавляет настоящая француженка, во всяком случае специалист, связанный с вашим Центром.

В глазах серебряной Марианны сверкнули веселые искорки.

«Она знает ее! Это очевидно! Интересно, что она теперь скажет?»

— А ты случайно не слышал, — с напускной серьезностью произнесла она, — как зовут эту пани?

— Увы, — я поднял руку, продемонстрировав этим жестом полную неосведомленность, и застыл в неподвижности, ожидая ее хода.