Читать книгу "Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Миша Забоков"

Завороженный потоком выспренных изречений и снедаемый унынием от вида мусорной свалки, я с горечью подумал: ну разве к этому стремилась моя душа, жаждавшая вызволения из плена затворнического небытия, тянувшаяся к тому, чтобы ощутить свою причастность к новому сообществу людей, чье внимание к обычным, житейским человеческим ценностям было бы неизмеримо выше их обособленной заинтересованности в геополитических, расовых, национальных, религиозных и прочих частностях, к каковым в том числе относятся амбиции на духовую самобытность народа и его одухотворенную святость. Я был охвачен желанием оказаться частицей этого всеобщего людского братства, не сторонним наблюдателем, что подсматривает за ходом научно-технического прогресса по газетным публикациям, а полноправным участником этого всемирного процесса созидания свободной личности. Причем, свободной не в небесах, а на земле. Не среди отупляющей космической тишины наедине с самим собою, когда только и можно, отрешившись от внешнего мира, вступить в мистическое общение с образом Спасителя, а здесь, среди людей. Разве по смиренному покою тосковала моя душа? Разве тяготили ее простые и естественные человеческие радости, побуждая устремиться в царство внутренней духовной свободы, где в далеком заоблачном поднебесье витает дух сверхчеловека? Если, как говорит старец, есть духовная свобода внутренняя, то должна быть и внешняя. Если внутренняя духовная свобода, которая выражается в безграничной вере, персонифицирована в личности человека, то внешняя свобода обезличена, и заключена она в материальном мире, что окружает человека. «Очень интересно, — я ощутил, как во мне зарождается волнение от мелькнувшей мысли. — Похоже, я нахожусь на пороге любопытного умозаключения. Теперь только не суетись, постарайся не угасить пламя редкого творческого порыва и не сбиться с мысли», — осаживал я себя с тем особым трепетным чувством, какое может возникнуть только у счетовода-любителя, когда тот скрупулезно подсчитывает, на каком году третьего тысячелетия он и его компаньон по малому бизнесу израсходуют последнюю бутылку, если, не приведи господь, с ними всё ж таки рассчитается водочный гигант отечественной Фарминдустрии. Итак, духовная свобода может быть достигнута двумя способами: когда человек совершенствует себя изнутри, обретая внутреннюю свободу на пути к самоотречению от материального благополучия без воздействия на окружающий его мир; и когда он прилагает созидательные усилия, направленные на обустройство своего материального существования, своего собственного жилища, достигая духовной свободы посредством приобретения внешней независимости. Но тогда получается вот что: переломные моменты в судьбе человека, выпадающие на его долю тяжкие испытания, переживаемые им беды и страдания, произвол и насилие, бесправие и нищета — это как раз и есть та питательная среда, тот самый хлеб насущный, которым кормится церковь, заинтересованная в сохранении сложившегося порядка вещей, в непреложности этих непосильных условий мирской жизни. Другими словами, сохраняя многострадальный уклад российской действительности, мы тем самым обрекаем себя на вечный поиск спасения в вере, причем не обязательно религиозной, но сверхъестественной, то есть в вере вообще: в коммунизм, в МММ, в доброго царя-батюшку, в чудо, — в вере, которая только тому и служит, чтобы сберечь в человеке последнюю надежду на счастье. А поскольку на протяжении всей своей истории мы только и делаем, что ищем духовную свободу вне материальных путей переустройства общества и продолжаем тянуться к старине и архаике до сих пор, ратуя за возрождение былой российской государственности, в рамках которой так тесно переплелись всемогущество церкви и всесилие государственной власти, то понятно, что мы и дальше не намерены отказываться от исключительного права на обладание особой духовностью, особым нравственным содержанием и великим таинством русской души, составляющими несравненно большее национальное богатство, чем какие-то плотские, низменные потуги к материальному благополучию. И еще мне подумалось: если в изложении Матфея Иисус говорит: «…продай имение твое и раздай нищим», — то должен ли я трактовать Его слова таким образом, что обращается Он пока что не ко мне, что я в своем нынешнем материальном положении Его не интересую, что мне еще только предстоит погрязнуть в богатстве и роскоши, а уж потом, совершив очистительный акт купли-продажи и раздав всю выручку нищим, я могу следовать за Ним? следует ли мне понимать Его слова так, что покамест Он взывает лишь к лицам с неславянской внешностью, к людям, проживающим в мире чистогана, где всем заправляют корысть, стяжательство и жажда наживы, или, в крайнем случае, к тем из наших, кто успел на волне перестройки и приватизации оттяпать себе кусок собственности, который сейчас ему надлежит добровольно продать и поровну поделить среди бедных? Но ведь это я уже отчетливо где-то слышал. Да, похоже, мы ходим по кругу…

Между тем, закончив цитату от Марка, старец вновь вернулся к Матфею:

— Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы.

Я хотел было кое-что уточнить для себя, но старец, не давая мне опомниться, уже перешел к новому действующему лицу:

— Апостол Павел сказал: «Любовь к деньгам — корень всех зол. Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание».

Вулканическое извержение благозвучий подействовало на старца так, что глаза его заблестели, наполнились влагой, и вот уже первая теплая слеза покатилась по его впалой, морщинистой щеке. Он учащенно задышал, остановился, повернулся лицом к церкви, принялся рьяно креститься и класть поклоны, а затем, одновременно нашептывая: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», — двинулся от меня прочь.

С потерянным видом я стоял возле помойной кучи, на которой ветер шевелил сырую палую листву, из-за чего создавалось впечатление, будто под ней копошится целая армия мелких грызунов, а рядом с которой по-прежнему бродили голодные дворняги и заискивающе глядели мне в глаза. Не требовалось большой прозорливости, чтобы догадаться, — аудиенция окончена. Я смотрел вслед удаляющемуся подвижнику и видел его прямую спину, высоко вскинутую голову, сотрясаемые в беззвучных рыданиях покатые плечи, в содрогании которых угадывался переживаемый им неподдельный духовный экстаз. Я так и не получил ответа на мучивший меня вопрос. Несколько секунд я колебался, сдерживая желание, чтобы не закричать: «Старче! Как же всё-таки спастись от тягостной душевной тоски?» Видит Бог, я боролся с собой что было сил, и всё же гордыня перевесила, и я заорал как резаный, отчего пес, что бесцеремонно обнюхивал мои сандалии, пребывая в полной готовности уже задрать заднюю лапу, с лаем пустился наутек:

— А вот Бернард Шоу сказал: «Отсутствие денег — корень всех зол!» — При этом я удовлетворенно отметил, что, прибегнув невольно к цитате, избавил себя от возможного укора в непомерном самомнении.

Старец не обернулся. А через минуту я убедился в том, что лучше бы и этих слов я не произносил. Боком они мне вышли. Слишком опрометчиво и, главное, не ко времени я обратился к творческому наследию этого сочинителя крылатых выражений.