Читать книгу "На новой земле - Джумпа Лахири"

После ужина мы собрались в гостиной и включили телевизор. Снегопад не прекращался, и в новостях сказали, что занятия и в школах, и в университете отменены. «Ура!» — в восторге закричали мы с папой.

— Может быть, ты тоже возьмешь на работе отгул? — с улыбкой повернулась Парул-ди к твоему отцу, и, к нашему удивлению, он согласился.

— Знаете, что это мне напоминает? Тот день, когда мы уезжали из Кембриджа, — сказал твой отец. Они с Парул-ди снова достали свой «Джонни Уокер», и в тот вечер мой отец на радостях тоже согласился пригубить виски. — Помните, какую вы закатили для нас отвальную?

— Да, это было семь лет назад, — сказала моя мама. — Другая жизнь, и мы были другими. — И они пустились в воспоминания, мама достала альбом, со вздохом рассматривая ваши старые снимки.

— Какой чудесный тогда получился вечер, — мечтательно произнесла твоя мать чуть дрогнувшим голосом. В нем была грусть, которую, как мне показалось, разделяли с ней все собравшиеся в комнате взрослые. — Ты права, Шибани, мы были совсем другими.

Утром с карнизов свисали длиннющие сосульки, а наша лужайка покрылась толстым слоем снега — почти по колено. На завтрак мы попробовали «сюрприз» — я ела его с некоторой опаской, он был совсем не похож на горячую массу, которую мы взбивали накануне вечером, стал холодным и скользким, но ты ел его с таким аппетитом, что через некоторое время твоя мать выразила опасение, что тебя может стошнить. После завтрака наши отцы вооружились лопатами и отправились разгребать снег, и мы тоже вышли на улицу. Обычно я лепила снеговиков в одиночестве, и они получались кособокие и некрасивые; к тому же мама всегда жаловалась, что я перевожу добро, когда я просила ее дать мне морковку для носа. Но в этот раз работа пошла быстрее, потому что ты с удовольствием мне помогал. Ты катал снег голыми руками и впервые за все это время выглядел счастливым. Ты слепил небольшой снежок и бросил в меня. Я увернулась и тоже бросила в тебя снежком, попав по ногам.

— Сдаюсь! — крикнул ты, а потом, указывая рукой на нашу занесенную снегом лужайку, с чувством сказал: — Как же это все-таки красиво!

И я почувствовала себя польщенной, как будто ты сделал комплимент лично мне. Ты пошел к лесу, поманив меня за собой. Я немного замялась, но ты сказал, что хочешь мне что-то показать. День был ясный, небо сапфирово-голубое, голые ветки деревьев просвечивали насквозь, так что бояться было нечего, поэтому я пошла следом. Время от времени ты останавливался, нацеливал фотоаппарат на приглянувшийся тебе пейзаж и нажимал на кнопку. Ты ни разу не предложил сфотографировать меня. Мы шли довольно долго, я больше не видела нашего дома, не слышала веселого смеха наших отцов на лужайке. Вдруг ты остановился и, опустившись на колени, начал разгребать снег руками. Я вначале не поняла, что ты делаешь, а потом присмотрелась и увидела, что под снегом появились плоские камни, похожие на надгробия. Это и были надгробия, и не одно, а целый ряд. Я тоже опустилась на колени и начала счищать с них снег сначала рукой в перчатке, а потом рукавом. Мы расчистили шесть могил и присели на корточки, разглядывая их.

— Их фамилия была Саймонд, — сказал ты, — и все они похоронены здесь, представляешь? Мать, отец и четверо детей.

— Никогда не знала об этих могилах.

— Не думаю, что кто-нибудь о них знает. Последняя дочь, Эмма, умерла в 1923 году.

Я кивнула, внутренне передернувшись от сходства наших имен, гадая, пришло ли тебе это в голову.

— Знаешь, глядя на эти могилы, мне становится жаль, что мы индусы, я тоже хотел бы похоронить свою мать в земле, чтобы потом я смог навещать ее. Но она наказала нам развеять ее пепел над Атлантикой.

Я молча уставилась на тебя, не понимая, о чем ты говоришь. Кого развеять? Глядя на могилы, ты сказал, что у твоей мамы нашли рак — опухоль в груди, которая быстро распространялась по ее телу. Именно поэтому вы и уехали из Индии. Вылечить ее все равно было уже невозможно, но умирать в Индии она не хотела. Она не желала последние месяцы своей жизни тратить на ненужные расспросы, переживать навязчивое любопытство и жалость родственников, видеть отчаяние ее родителей. В Бомбее все знали, что она умирает, и, конечно, регулярно собирались в вашей квартире с видом на море в попытке оградить ее от того, что предотвратить было уже невозможно. Твоя мать не хотела, чтобы родители видели ее мучения, чтобы друзья запомнили ее иссохшей и полубезумной от боли, и поэтому она попросила твоего отца привезти ее в Америку.

— Она уже много раз ездила к докторам в Массачусетскую клиническую больницу. Мой отец возил ее туда, а вам они говорили, что едут смотреть дома. Весной у нее назначена операция, но это даст ей лишь небольшую отсрочку. Она не хочет, чтобы кто-нибудь из вас знал. До самого конца. Ты выпалил мне все это в лицо, и я, оторопев, какое-то время смотрела на тебя, а потом заплакала, вначале слезы просто тихо текли по щекам, но вскоре я начала всхлипывать все громче и громче, глаза и нос покраснели, пришлось вытащить носовой платок. Я не могла сдвинуться с места, мне было страшно неловко, что ты видишь меня в таком жутком виде, размазывающей по лицу слезы и сопли. И еще я боялась, что ты сейчас наведешь на меня свой объектив и сделаешь снимок. Но ты просто стоял и молчал, как будто и так сказал уже слишком много. Ты тоскливо смотрел на могилы семейства Саймонд, а потом, когда я немного успокоилась, повернулся и повел меня обратно. Около дома мы разошлись, все так же не проронив ни слова, — ты отправился помогать нашим отцам расчищать снег, а я побежала наверх принять горячий душ. Мама, взглянув на мое распухшее лицо и красные глаза, решила, что я замерзла, и сама послала меня в душ. Может быть, ты думал, что я плачу от жалости? Что я переживаю за тебя или за твою маму? Нет, я была слишком молода, что понимать значение слова «смерть», чтобы испытывать сочувствие к умирающей женщине. На самом деле я плакала от страха, что заражусь страшной болезнью, тем более что я стояла так близко к твоей маме в примерочной кабине. Я вспомнила ее большие упругие груди, когда мы обе примеряли лифчики. И я мгновенно возненавидела тебя за то, что ты так жестоко положил конец моей светлой, ничем не омраченной влюбленности, которой я наслаждалась весь последний месяц. Я почувствовала себя преданной, бессовестно обманутой тобой.

Через две недели вы уехали: твои родители купили наконец-то дом в Норд-Шор, который был спроектирован известным массачусетским архитектором. У дома была совершенно плоская крыша, а одна стена сделана целиком из стекла. Верхние комнаты занимали не все пространство дома, так что потолок в гостиной возносился на высоту двадцати футов. Правда, окна дома выходили на лес, зато на первом этаже был крытый бассейн, именно такой, какой хотела твоя мать. На следующий день после вашего переезда мама приготовила обед из нескольких блюд и повезла вам, чтобы Парул-ди не надо было готовить. Она сама не знала, какую ценную услугу оказывает твоей маме. Мы ходили по гулким коридорам, заглядывали в просторные комнаты, в которых пока не было ничего, кроме эха, но которым вскоре предстояло наполниться страхом, болью и горем. В потолке спальни было проделано окошко, и твоя мать сказала, что поставит свою кровать как раз под ним. Этому дому предостояло скрасить два последних года ее жизни. Я ничего не рассказала своим родителям; в конце концов они сами узнали о болезни Парул-ди от друзей и пришли навестить ее в больнице. Когда вы уезжали от нас, твоя мама пригласила нас всех приезжать к вам гости и плавать в бассейне, но вторичного приглашения мы так и не дождались. Наверное, ее здоровье ухудшалось быстрее, чем думали доктора, и развлекать гостей ей было не под силу. Какое-то время мои родители ворчали и обижались на нее. «И это после того, что мы для них сделали!» — зевая, говорили они друг другу. Но к тому времени я уже лежала в своей собственной кровати в своей комнате за стенкой и не слышала, о чем они говорили перед сном.