Читать книгу "Золотоискатель - Жан-Мари Гюстав Леклезио"

Лагерь беженцев в Ривьер-Нуаре оцеплен английскими солдатами. Уже несколько дней, как его окружили колючей проволокой, чтобы никто не мог ни войти в него, ни выйти наружу. Все, кто на тот момент оставался в лагере: люди с Родригеса, Диего-Суареса, Агалеги, коморцы, индийские и пакистанские кули, — ждут решения своей участи. Те, у кого документы не в порядке, должны будут вернуться домой, на свои острова. Мне объяснил это английский солдат, когда я хотел войти в лагерь, чтобы поискать там Уму. За его спиной, в пыли между бараками, играют на солнце дети. Тростниковые поля горят из-за нищеты, это она разжигает в людях гнев, а гнев опьяняет.

Я долго сижу перед лагерем в надежде увидеть Уму. Вечером мне не хочется возвращаться в Мананаву. Я ночую среди развалин нашего бывшего имения, в Букане, под деревом чалта — древом добра и зла. Перед сном я долго слушаю, как поют в овраге жабы, как вслед за луной поднимается с моря ветер, как бегут волны по заросшим травой полям.

На заре пришли какие-то люди во главе с сирдаром, и я спрятался под своим деревом — на случай, если они пришли за мной. Но им нужен не я. Они несут «мертвяки», эти тяжелые чугунные щипцы, которыми выдергивают из земли тростниковые пеньки и камни. Еще у них с собой кирки, заступы, топоры. Вместе с ними пришло несколько женщин в ганни, неся на голове мотыги. Их сопровождают два всадника, оба белые — белых легко узнать по командному тону. Один из них — мой кузен Фердинан, другой — англичанин, незнакомый, возможно field manager. Из своего укрытия я не слышу, что они говорят, но догадаться нетрудно. Они собираются раскорчевать и распахать под тростник последние арпаны нашей земли. Я равнодушно смотрю на все это, вспоминая, как нас выгоняли из нашего дома; с каким отчаянием мы брели к нагруженной мебелью и сундуками повозке, ожидавшей нас на пыльной прямой дороге. Помню, как дрожал от гнева голос Лоры, когда она все твердила, а Мам уже и не пыталась ее остановить: «Я хочу, чтобы он умер!» Она говорила про дядю Людовика. Теперь же кажется, что все это было в другой жизни. Всадники ускакали. До меня доносятся приглушенные листвой удары кирки о землю, скрежет «мертвяков» по камням да медленное заунывное пение работающих негров.

Солнце в зените, и, почувствовав голод, я иду в лес за гуайявами и китайскими бобами. Как только я подумаю, что Ума сидит в заточении в лагере, куда предпочла пойти, чтобы не разлучаться с братом, у меня сжимается сердце. С высоты холма я вижу дымы, поднимающиеся из лагеря в Ривьер-Нуаре.

К вечеру я увидел на дороге тучи пыли: длинная колонна грузовиков направлялась к Порт-Луи. Когда я выбежал на обочину, проезжали последние машины. За приподнятым из-за жары брезентом виднеются темные, усталые, запыленные лица. Я понимаю, что это увозят беженцев, Уму — увозят неизвестно куда, засунут в трюм парохода и отправят на родину, чтобы они не просили тут воды, риса, работы, чтобы не поджигали принадлежащих белым полей. Какое-то время я бегу за машинами, в клубах пыли, потом останавливаюсь, задыхаясь от боли в боку. Вокруг стоят, смотрят, не понимая, люди.

Долго брожу я по берегу. Надо мной, словно дозорная вышка, возвышается Башня Тамарен со своей обломанной верхушкой. Вскарабкавшись через заросли на вершину Звезды, я оказываюсь на том самом месте, где тридцать лет назад наблюдал приближение урагана, разрушившего наш дом. Позади меня — горизонт, откуда приходят облака, дымы, тучи, наполненные водой и молниями. И мне кажется, что я снова слышу свист ветра и раскаты надвигающейся катастрофы.

Как я дошел до Порт-Луи? До изнеможения шагал я по солнцепеку, идя по следу военных грузовиков. Ел что придется — оброненный с повозки тростник, горсть риса, чашку кира, которые подали мне в одной индийской хижине. Я избегал деревень, опасаясь насмешек детворы и встречи с полицией, которая все еще ищет поджигателей. Пил воду из луж, спал в придорожном бурьяне или в дюнах Песчаного мыса. Ночью, как будто Ума все еще была со мной, я купался в море, чтобы освежить горящее от лихорадки тело. Медленно, как во сне, плавал в волнах. Затем я посыпал тело песком и ждал, пока он высохнет на ветру и ссыплется с меня ручейками.

Придя в порт, я сразу увидел судно. Люди с Родригеса, Комор, Агалеги были уже там, на борту. Большой, новый пароход под названием «Юнион Ла Диг», принадлежащий Абдулу Расулу, стоял вдали от берега, на рейде, к нему никто не может приблизиться. Английские солдаты охраняли здания таможни и складов. Проведя ночь под баньянами, среди бродяг и пьяных матросов, я проснулся от серого утреннего света. На причале ни души. Солдаты на своих грузовиках вернулись в Форт-Джордж. Медленно взошло солнце, но набережные по-прежнему оставались безлюдны, словно в выходной день. А потом «Юнион Ла Диг» поднял якоря и, дымя трубами, плавно пошел по спокойному морю в сопровождении морских птиц, кружащих над его мачтами. Сначала на запад, пока не превратился в крохотную точку, затем повернул на другой галс и, взяв курс на север, перевалил за горизонт.

Я снова возвращаюсь в Мананаву, самое таинственное место на земле. Помню, когда-то я верил, что там рождается ночная тьма и затем течет по рекам к морю.

Я медленно бреду вдоль ручья по мокрому лесу. Повсюду я ощущаю присутствие Умы, в тени эбенов мне чудится запах ее тела, мешающийся с ароматом листьев, слышится шорох ее шагов на ветру.

Я сижу у родников. Слушаю журчание воды по камням. Искрятся под порывами ветра верхушки деревьев. В просветах между листвой я вижу ослепительное небо, чистый свет. Чего мне здесь дожидаться? Мананава — обитель мертвых, поэтому люди сюда никогда не заходят. Это владения Сакалаву и беглых чернокожих рабов, которые давно уже стали призраками.

Я наспех собираю скудные пожитки — следы моего пребывания в этом мире: одеяло цвета хаки, солдатский вещмешок, мой старательский инструмент, лоток, сито, флакон царской водки. Тщательно, как учила меня Ума, стираю свои следы, засыпаю кострище, закапываю мусор.

На западе еще светло. Далеко, за Красноземельной горой, я вижу темное пятно Буканской впадины с раскорчеванными, опаленными землями. Я думаю о дороге, что шла через охотничьи угодья до самых вершин Трех Сосцов, о тропе через тростниковые поля, ведущей к Пятнадцати Кантонам. Может быть, Лора ждет меня, а может, и не ждет. Когда я приду, она произнесет что-нибудь насмешливо-забавное — будто в продолжение прерванного разговора, будто мы расстались только вчера, будто для нее не существует времени.

К концу дня я добираюсь до устья Черной реки. Вода черна и спокойна, ветра нет. На горизонте виднеются несколько пирог, их треугольные паруса привязаны к рулю в ожидании попутного ветра. С юга, с севера слетаются морские птицы, чуть не сталкиваясь у поверхности воды, они тревожно кричат. Я достаю из мешка относящиеся к кладу документы, то, что еще осталось у меня — карты, наброски, тетрадки с записями, которые я вел здесь и на Родригесе, — и сжигаю их на прибрежном песке. Набежавшая волна смывает пепел. Теперь я знаю: так же поступил и Корсар, когда извлек свои сокровища из тайников Английской лощины. Он все уничтожил, выбросил в море. Однажды, на закате долгой жизни, полной убийств и славы, он вернулся и разрушил то, что сам создал, чтобы обрести наконец свободу.