Читать книгу "Орден костяного человечка - Андрей Буровский"

Сенебат опять усмехается — по-доброму, но непреклонно. Чуй понимает: Сенебат хотел бы, чтобы Чуй сейчас выслушал его и не спорил бы, ничего не говорил — даже в подтверждение слов старшего. Зачем поддакивать старикам? Они и так знают истину в последней инстанции. Они сообщат эту истину молодым, а дело молодых выслушать их и исполнить.

Сенебата оскорбляет даже то, что Альдо и Чуй привели караван, дали роду еду весной. Два мальчишки с их рисом, чаем и мукой становятся важнее стариков, а торговля оказывается важнее разведения скота или охоты. Сенебату это неприятно. Не будь каравана, несколько человек умерли бы? Да, это тоже плохо, но ведь они и раньше умирали… Весной всегда умирали от голода, и кто такие эти двое щенков, чтобы изменять жизнь людей и становиться главнее стариков?!

— Если хочешь, ты можешь уйти на север с нами, — еще раз повторил Сенебат.

Чуй понимает, что и это для него почти оскорбление — предлагать что-то молодому, уговаривать его. Он хочет иначе: чтобы молодому не приходило в голову, что можно жить не вместе с племенем. Или чтобы старик мог сказать — и молодой тут же сделал так, как он сказал. Если Чуй уйдет с ними на север, так и будет. Впервые Чуй подумал такими словами: «с ними». Раньше все кеты были «мы» — и разноплеменные жители Орду-Балыка, и свое племя.

Сенебат встал, пошел к другим чумам, и опять слышнее заголосили перелетные птицы наверху. А Чуй допил почти холодный чай, двинулся к их с Альдо юрте. Альдо только еще встал, садился около костра. Хлопотали, кипятили воду под чай рабы Альдо — Хороля с Асу.

Асу заулыбался, увидев Чуя. Он вообще часто улыбался, потому что был молодой и веселый, очень сильный и всякую работу мог делать хорошо и быстро. Асу часто смеялся, радуясь всему, даже самой малости: хорошей погоде, ветру, красивой лошади, а уж тем более — пиву или новым сапогам.

Лицо Хороля годы рабства превратили в неподвижную, всегда одинаковую маску. За этой маской могло скрываться все, что угодно. Хороля ничего не ждал, ничего не боялся, никогда ничего не просил. Хороля старый, больше тридцати… может быть, даже и сорока лет. Вот и сейчас — снял котел с огня и чуть не упал, еле нашел подходящее место, чтобы поставить котел. Он уже неуклюжий, как старик.

Оба раба хорошо понимали по-кыргызски, но совсем не знали по-кетски; в стойбище были словно глухие и немые. Альдо только потягивался, устраивался у огня. Чуй заметил, что Сенебат не пришел поговорить с Альдо, как подошел только что к нему.

— Что, опять уговаривал? — кивнул Альдо вслед Сенебату, и нехорошая улыбка зазмеилась по его заспанной физиономии.

— А что? Я все думаю — может, и нам уйти вместе с ними? — В свои шестнадцать лет Чуй уже умел быть хитрым змием… когда надо.

Альдо выразительно пожал плечами, не стал отвечать на глупые вопросы. Альдо — из знатной семьи. Отец Альдо, Кильда, много лет был чиновником у кыргызских каганов и занимался торговлей. Тот двор, который он держал, где останавливались купцы и караваны, давно уже называли тюркским словом караван-сарай, а самого Кильду — таким же иноземным словом караван-баши.

Альдо еще хорошо говорит по-кетски, а вот Кильда уже с акцентом, потому что Альдо часто бывает в этих местах, водит торговые караваны, а сам Кильда почти не говорит с кетами. Больше всего Кильда говорит с торговыми людьми из больших южных городов, и говорит на тюркских языках. Все они разные, языки тюрок, но похожие, а Кильда старается их знать как можно лучше. Или гости говорят по-кыргызски, но ведь и кыргызский — лишь один из тюркских языков.

Больше всех Кильда дружит с купцом Махмудом из торгового города Кашгара. Еще отца Махмуда поставили в стране Хягас монголы; монголы любят ставить во всех завоеванных странах людей не отсюда. Тех, кто происходит из других стран, говорит на других языках. А торговцев они очень уважают, монголы; даже их ханы любят беседовать с видными купцами и приближают их к себе. Кильда намекал, правда, что это ханы так получают сведения про дороги, про народы других стран и про их армии и крепости, — через рассказы купцов…

Это Махмуд послал сюда Альдо с караваном. Махмуд не боится, что его караван пропадет, — у него есть пайцзы, золотые и серебряные пайцзы, и он дал одну серебряную Альдо. Монголы не трогают тех, кто может показать пайцзу, — это знак, что такого человека знают монголы и он действует в их интересах. Махмуд из города Кашгара торгует пушниной; ему нужна пушнина, что бы ни делалось на дорогах.

А Чуя Альдо почему-то любит, и Чуй часто ходил с караванами Махмуда, которые водил Альдо. Они — близкие родственники, пятиюродные братья, что было важно для обоих. Но у Альдо есть и другие близкие родственники, а с караванами ходит Чуй. И Чуй знает, почему. Он знает, что надо Альдо от Чуя.

— Мы не знаем, что нас ожидает дома… — голос Чуя прозвучал напряженно, — может быть, лучше уходить вместе со всеми, на север.

Оба они, Альдо и Чуй, знали, что где-то далеко на юге двигалась грозная армия. 90 тысяч всадников ведет с собой Титуха, страшный полководец Хубилая. Если Махмуд говорит правду, Титухе велено потопить «в крови и в воде» всех, кто будет сопротивляться, «согнуть их шеи под колено победителя и привести к полной покорности».[11]Если даже Махмуд преувеличил, армия точно идет; караван на север вышел за три дня до того, как армия кагана выступила навстречу Титухе. В любом случае это конец. Сенебат прав — уже ничто и никогда не будет в стране Хягас таким же, каким было до нашествия.

Удар монгольского кулака не мог не рухнуть на страну — вопрос оставался только в сроках. Зимой 1292 года Титуха, полководец Хубилая, был в Каракоруме и получил приказ «овладеть кыргызами». Удар обрушился.

Ранней весной 1293 года, в начале марта, Титуха перешел Саянский Проход по льду Кема, и ударил по кыргызам. Титуха шел на Орду-Балык, чтобы сразу захватить столицу мятежной провинции.

Таковы были события, которых не мог не знать ни один житель страны Хягас, и все это превосходно знали братья… Никак не могли бы не знать.

— Слушайте, жители! Не говорите потом, что не слышали! — гнусаво прокричал вдруг Альдо, подражая глашатаям кагана. — Сам каган даже не смог защитить Орду-Балыка, а ты думаешь спрятаться на севере!

Несколько дней кричали глашатаи на улицах, между домов, созывали всех способных держать оружие. Чуй сомневался, потому что знал, сколько сил и людей у монголов. Махмуд и другие купцы рассказывали ему, как страшны в бою, как беспощадны воины монголов, вместе с которыми воюют и их женщины, как беспредельна Монгольская империя и бесконечны полчища монголов. Чуй не верил в победу кагана, считал монголов слишком сильными и страшными.

— Что же ты не пошел с сильными людьми, бить монголов?! Что же ты теперь хочешь убегать вместе со слабыми?!

А Чуй потому и не пошел, что не верил в их силу. Много лет, до конца его жизни, будет жечь Чуя взгляд дяди Токуле. Дядя ничего не сказал, когда Чуй собрался с караваном на север… нет, он ничего не сказал. Он только смотрел на Чуя поверх деревянной чашки с чаем. Так и смотрел, сидя на кошме, такой знакомый, сильный и поджарый, такой невозможный без черного военного халата и сабли. Даже вот так, в собственном доме и на кошме, за чаем, было видно, что Токуле — человек сильный и опасный, и глаза у него Чуй много раз сравнивал с глазами рыси. Вот Токуле так и смотрел, упирался желтыми зрачками, пока Чуй не опустил своего взгляда. И не сказал ничего Токуле, не двинул лицом в сторону Чуя.