Читать книгу "Орден костяного человечка - Андрей Буровский"

Кислотрупов чуть не произнес, что его мучит тяжелая злоба царедворца, не оправдавшего доверия, но это говорить было нельзя. И Кислотрупов закончил иначе:

— Меня мучит натуральная злоба государственного человека. До чего бы я хотел узнать, какая сволочь и когда ограбила этот курган!

ЧАСТЬ IV

Грабители

ГЛАВА 23

Нехорошие люди

Май 1293 года

Еще не зазеленели откосы Караульной горы, травка пробивалась только там, где низко и тепло, — возле Качи и самого Кема. В такое время года дует теплый ветер, стягивает кожу лица — сильнее, чем в любое другое время. Лошади и овцы ходят тощие и не все остаются в живых. Рождаются ягнята и сосут отощалых матерей, а те крутят хвостами и блеют жалобно, ищут первую траву, стараясь остаться в живых.

Чуй поднял голову и наблюдал, как в вышине плыли белые птицы, одновременно поднимая и опуская крылья. Птиц нагоняло облако — такое же яркое, белое, заслонило лебедей от Чуя — значит, облако проплыло ниже лебедей. Высоко, стрелой их не достать. Весной зверей мало, они тощие, и лоси и олени почему-то уходят от человеческого жилья. Остается дождаться перелетных птиц, и очень часто птицы выручают. Вчера журавли плясали совсем рядом, где Кача впадает в Кем. Чуй уже стал подкрадываться с луком, но чуткие птицы взлетели. Легче всего, конечно, бить уток и гусей — они летают такими стаями, что можно почти и не целиться. Все время носят уток и гусей, а недавно старый Даган принес нескольких лебедей с Татышева острова, еле донес.

Конечно, стойбище сыто не гусями, а привезенным Альдо и Чуем. Многие даже говорят, что им это странно — дохнущие от весенней бескормицы лошади, летящие в небе журавли — и сытые толстые люди. Это Альдо привел караван старого Махмуда в такое время, когда не всякий тронулся бы с места. Чуй знает, зачем ему это.

Много лет назад… говорят, три поколения до Чуя, в тополь ударила молния. Когда погас огонь, все увидели, что от дерева осталась малая часть — примерно три человеческих роста. В переплетении тронутых огнем бурых древесных волокон, во вкраплениях черных углей просматривался облик, похожий на лик человека. После долгих размышлений племя решило, что это — воплощение удобного для жизни места, где обычно зимовало племя — там, где Кача впадает в Кем, под сенью Караульной горы. Наверное, это воплощение горы и воды двух рек — решило племя, и тогда люди помогли силам из мира духов, сами до конца вырезали лицо, проглянувшее из обгорелого ствола.

С точки зрения Чуя, мужик в три человеческих роста был уродливым и неприглядным. Сенебат, видимо, думал иначе, если мазал салом, куда только мог дотянуться.

Сенебат отошел от идола, подсел к костру Чуя, и Чуй протянул ему деревянную чашку с чаем. Сенебат — значит «старик-шаман». Старик — это не указание на возраст, а указание на опыт, на ум. Все уважают, почитают стариков. А Сенебат и правда стар, он видел уже больше сорока весен. Чуй невольно любуется узким жестким лицом в глубоких прорезях морщин, темным, как кора дерева, лбом. Сенебат в кожаной куртке, с кожаным ремешком поперек лба. На ремешке, на поясе штанов побрякивают амулеты. Главный амулет — странный человечек с поджатыми ногами — словно сидит.

Сенебат усмехнулся, рукой отодвинул угощение. Сенебат не пьет чая, не ест риса и другой еды из чужих стран.

— Ночью собирались старики.

Чуй наклонил голову. Он ждал.

— Старики говорят: надо уходить. Просохнет степь, и мы уйдем на север.

— Вы каждый год уходите на север, на Килькан.

Чуй знает — каждый год отсюда кочуют на расстояние трех полных дневных переходов, живут там, где кончается степь. Когда-то отец брал его туда. Там, на севере, течет тихая речка Килькан. До речки еще степь, можно пасти отары овец, лошадей. К северу от речки уже только тайга. Чуй знает — старик говорит о другом, его слова — скрытый вопрос.

— Мы пойдем пока на Килькан… Пока. Если монголы догонят нас, то уйдем дальше. Если хочешь, ты можешь идти с нами.

— На севере нельзя жить, как здесь. Там нет степи, где лошади находят себе пищу. Что мы будем есть, если заберемся в глухую тайгу?

— Олени кормятся и в тайге. В тайге водятся дикие звери.

В молчании слышался крик детей в стойбище, между чумов и юрт, крик гусей из пронзительной синевы сверху. И Сенебат добавляет, тихо, по-доброму усмехаясь:

— Птицы туда тоже прилетают.

Чуй понимает — Сенебат согласен поселиться сам и увести свой род куда угодно, лишь бы уйти от монголов. До монголов можно было жить так, как жил всегда его род. То есть и раньше эта жизнь тоже менялась — все больше юношей уходило служить кыргызам, учило кыргызский язык, пило чай, ело рис и фрукты. А что делать, если рис вкусен, вкуснее проса и гречки, если он дешев, да к тому же хорошо хранится? Что можно поделать, если чай пить вкусно и он дает новую силу? Что может сделать племя, если только на кыргызском языке могут договориться все живущие на берегах Кема? Ведь у каждого рода свой язык, даже других кетов род Лебедя понимает плохо. А самодийцев, тохар и тюрок вообще невозможно понимать, если говорить только по-кетски.

Это понимают они оба — и Чуй, и Сенебат. Сколько поколений назад жил общий предок? Тот, от которого происходят они оба? Чуй не помнил. Разница между родственниками в том, что еще прадед Чуя стал служить князьям-каганам кыргызов, стал жить, как кыргызы, и Чуй уже сам не знает, на каком языке ему удобнее говорить — на языке родного племени или на кыргызском языке. А Сенебат… Сенебат родился частью племени и умрет тоже частью племени. При кыргызах можно жить вот так — частью племени; жить так, как жили предки. Такая жизнь будет все затихать, умирать… И умный человек легко заметит это умирание, но мало почувствует его на себе, потому что умирает племенная жизнь медленно-медленно. Умирает сама, без насилия.

Если скоро везде будут монголы, уже никому нельзя будет жить, как привыкли. Только в большом городе Орду-Балык все равно будет продолжаться обычная жизнь — люди будут растить сады, строить дома, служить офицерами и чиновниками. А как будет жить под монголами племя? Скорее всего, никак; под монголами племя исчезнет. Потому Чуй при нашествии монголов начинает думать — как можно жить под монголами? Думает он про самого себя и потому находит много ответов — как можно под монголами прожить. А Сенебат думает про племя и сразу же понимает, что жить под монголами нельзя.

— Сенебат… Там, на севере, наш род будет жить не так, как здесь. Если кеты будут охотиться на зверей и птиц, ловить рыбу и не будут разводить скот и сеять зерно… Они ведь изменятся, Сенебат…

— Изменятся.

— Во-от… Неизвестно, где они изменятся больше, Сенебат, здесь или там. И под монголами можно пахать землю и разводить стада овец.

— И на севере будет так, как установлено. Там не будет так, чтобы мальчик говорил, как старик. И чтобы старик должен был уговаривать мальчика.