Читать книгу "Эксперимент «Ангел» - Джеймс Паттерсон"

— Ангел, — я останавливаюсь посреди тротуара, — что у тебя там?

Что-то маленькое, черное, пушистое возится у нее под мышкой.

— Это моя собачка, — отвечает Ангел, и я вижу, как напрягается ее подбородок. Верный признак ее непоколебимого упрямства.

— Твоя что? — не веря своим ушам, переспрашивает Клык.

Мы было окружили Ангела, но тут я понимаю, что наша стайка и без того привлекает к себе ненужное внимание, и командую:

— Не останавливайтесь, вперед!

И уже на ходу бросаю Ангелу:

— А с тобой разговор еще не окончен!

В Баттери Парке, в самой нижней оконечности Манхэттена, маленькая заброшенная эстрада почти полностью скрыта от людских глаз разросшимися рододендронами и кустами можжевельника. Под ее прикрытием мы и спрятались от чужих нескромных взоров и от дождя, смывавшего с города дневную пыль. Чувствую себя опустошенной, словно кровь у меня откачали до последней капли.

— Значит, так, — стараюсь расправить плечи и придать голосу хоть какое-то подобие авторитета, — Ангел, объясни, пожалуйста, историю с этой собакой.

— Это мой пес, — твердо отвечает Ангел, не глядя на меня, — из Института.

Клык бросает мне взгляд, который недвусмысленно означает: «Если ты разрешишь ей оставить собаку, тебе крышка».

— Ангел, мы не можем оставить собаку.

Высвободившись из рук, пес садится рядом с ней. Сколько я могу судить, он ничем не отличается от обычной нормальной собаки. Смотрит на меня круглыми приветливыми глазами-бусинами и дружелюбно виляет коротким хвостом. Его черный влажный нос радостно принюхивается к тысяче новых запахов свободного мира.

Ангел притягивает собаку к себе, и Газ с любопытством придвигается к ним поближе.

— К тому же у тебя есть Селеста.

— Я люблю Селесту, но не могла же я оставить Тотала в том зверинце.

— Тотал? Почему Тотал? — интересуется Игги.

— Так было написано на карточке у него на клетке.

— Тотальный мутант. Стоит нам уснуть, как он тут же перегрызет нам горло, — Клык за словом в карман не лезет. Он точно заранее знал, как объяснить собачью кличку.

На мгновение пес поник головой и поджал хвост. Но тут же забыл обиду.

Клык смотрит на меня, словно говоря: ладно, так уж и быть, готов взять на себя миссию домашнего тирана. Обрадовавшись отведенной мне второстепенной роли, начинаю ласковые уговоры:

— Ангел, мы, беглые и бездомные, и себя-то прокормить не всегда можем. Мы живем в вечной опасности. Посуди сама, куда нам еще собака?

Она упрямо выставляет вперед подбородок и смотрит на свои кроссовки:

— Он самый лучший пес на свете.

И что, скажите на милость, с ней теперь поделать?

Беспомощно поворачиваюсь к Клыку.

— Ангел, — сурово вступает он, а она смотрит на него невинными голубыми глазами, сияющими с неумытого усталого личика.

— Как только ты перестанешь за ним ухаживать, с первого же раза с ним распрощаешься. Понятно?

С лучезарной улыбкой она бросается обнимать Клыка, а я остолбенело смотрю, как он ласково гладит ее по голове.

Он, конечно, сразу усек выражение моего лица:

— Никогда не могу устоять перед ее умоляющим взглядом. Ты же знаешь, это моя всегдашняя слабость, — шепчет он мне на ухо.

— Тотал, тебе можно остаться! Нам разрешили! — и Ангел блаженно прижимает к себе его маленькое пушистое тельце. Счастливо взвизгнув в ответ, Тотал подпрыгивает от радости.

У нас у всех дружно отпадают челюсти. Взвившись вверх этак футов на шестнадцать, он чуть не пробил крышу нашего навеса.

— Ой! — только и смогла вымолвить Ангел, а пес уже плюхнулся обратно и снова подскочил лизнуть ее в щеку.

«Вот тебе, — думаю, — и „ой!“»

133

В ту ночь мы развели костер около воды в том районе Нью-Йорка, который называется Статен-Айленд. Сидим и зализываем раны. Особенно я. Все тело — один сплошной синяк, и болит нестерпимо. Но бумаги, распечатанные в Институте, не дают мне покоя.

— Ребята, стая, семья, я так рада, что мы все вместе, что мы в безопасности. — Перевожу дыхание и постепенно подбираюсь к сути дела. — Мы нашли Институт. И думаю, что я обнаружила там именно то, что мы искали. Имена, адреса и даже фотографии людей, которые вполне могут оказаться нашими родителями.

Уверяю тебя, уважаемый читатель, на лица моей команды стоит посмотреть! Говорят, на лице написано то-то и то-то. Но я никогда не видела, чтобы лица выражали сразу столько противоречивых чувств: шок и нетерпение, надежду и смятение, удивление и страх. Все то, что, наверное, будет написано на лице у человека, впервые узнавшего о своих родителях в шесть, восемь или в четырнадцать лет.

— Чего ты ждешь, давай открывай конверт, читайте, что там написано, и рассказывайте поскорее, — торопит меня Игги.

С замиранием сердца достаю рассованные в Институте по карманам страницы. Они скрывают секреты наших замысловатых и не очень-то счастливых жизней. Вся наша стая сгрудилась вокруг меня. Заглядывают через плечо, разглаживают смятые листы.

— Макс, помнишь, Джеб сказал, что ты убила своего брата. Как ты думаешь, что он имел в виду? — ни с того ни с сего выпаливает Надж. В этом вопросе она вся. Думает что-то свое, а потом вдруг раз — и ляпнет. — Он что, хотел сказать, что Ари твой брат? Это получается, что… Я хочу сказать… — Она теряется в догадках и путается в словах.

Стараюсь не закричать и не разорваться от переполняющих меня эмоций. Стараюсь взять себя в руки:

— Не знаю, Надж, пока не знаю. Я пока не могу на эту тему думать Давайте лучше читать документы. Когда найдете что-нибудь существенное, читайте вслух.

Раздаю пачки помятых листов. Но Газ не успокаивается:

— А кто твой отец и кто твоя мать?

134

Ангел начинает читать, медленно шевелит губами и шепчет каждое слово. Секунд через десять она бормочет:

— Что-то я тут ничего не понимаю.

Но ее уже перебивает возбужденный возглас Газа:

— Нашел! Нашел!

— Дай-ка, Газзи, посмотреть, — он передает мне свои страницы.

Нет никаких сомнений. Вот его имя: Ф2824бефф (Газман). У меня замирает дыхание.

— Смотрите, вот адрес, — мой палец скользит по строчкам, — где-то в Вирджинии!

— Я тоже нашел адрес, — тихо говорит Клык. — И несколько имен. Вот мое имя. Это мое имя. Мое!

— Дай посмотреть, дай посмотреть! — все дружно на него налетели, а наш непоколебимый, невозмутимый Клык дрожит в ознобе. Мы все дрожим, как будто в одну минуту похолодало градусов на пятнадцать. Меня тоже трясет.