Читать книгу "Еврейская сюита - София Браун"

смерти Эрнеста?

– Я не знаю, для меня всегда было странно, что вообще что-то еще происходит. Вы спрашиваете, что… Для меня ничего не должно было продолжаться. Конец и конец, все.

После похорон родственники умершего – муж или сестра, родители – скорбят семь дней – «шева», это «семь» на иврите – семь дней не выходят из дома, и их приходят навещать. Выразить сочувствие, соболезнование, чтобы они не оставались сами по себе. С каждым, кто к ним приходит, они говорят про умершего, рассказывают, как они познакомились, все вспоминают. И как сказал царь Соломон, лучше идти в дом, полный скорби, чем идти на свадьбу. Вы идете в дом, где скорбят. В том доме рассказывают об умершем человеке, как бы повторяют всю его жизнь: как они познакомились, что он для них сделал, – все такие хорошие… и у меня такие две папки есть, понимаете. Разные люди написали мне письма. А одно письмо пришло от рабанит – жены раввина из Америки. Она мне звонила из Америки каждый день на «шева». Мне это помогло, потому что когда приходят, когда звонят, вы отвлекаетесь от скорби. И нельзя скорбеть больше, чем семь дней. Это такой психологический процесс, который помогает пережить травму, смерть близкого человека. В конце концов человек должен согласиться, что и это тоже от Бога. Бог дал, Бог забрал.

Когда Эрнест приходил на «шева», там люди плачут, и все такое, а он говорит: «Что значит плакать? Что такое?» Конечно, в середине можно плакать и нужно плакать. И если не будешь плакать в эти семь дней – будешь плакать семь лет. Но потом надо отпустить. Он всегда сравнивал: есть, допустим, корабль. Вы прощаетесь с теми, кто уходит в море на корабле. Когда вы его не видите, что, он уже не существует? Он же существует, да. Но мы его не видим. Вот так же и человек, который уходит в другой мир. Надо красиво попрощаться. Я так не умею, но это так надо.

Вспомни, Эрнест,

как я обнимала и ласкала тебя…

Как мои неисчислимые

одинокие соленые жгучие

слезы соблазняли тебя, Эрнест.

Пока Солнце,

моя молчаливая сестра,

смотрела… и… дрожала

в рассвете раннем?

Ты помнишь МЕНЯ, мертвец?

Я МОРЕ МеРТВОЕ.

Это проза в стихотворной форме. Его Эрнест написал в 1974 году, уже после переезда из Америки в Тель-Авив, восхищенный Мертвым морем. Море обращается к нему, как к возлюбленному. Это свободный стих, но там есть мелодия. Я переводила это стихотворение, и последние строки моего перевода, они написались странно…Это было 19.02.1996 – это был день ухода Эрнеста…

Есть еще одно стихотворение, оно было написано по-английски[72]. Но оно меня все двадцать пять лет поддерживало, это мой гимн. Если случаются такие глупые настроения – надо читать умные поэмы.

«Сомнения есть болезнь ума, единственно препятствующая счастью», – сказал Жан-Поль Сартр. И я бы добавила: «препятствующая достижению цели».

– Вы себя называете польской еврейкой. Но у вас нет родственников из Польши. Ваш папа – из Галиции, мама и бабушка – из Ленинграда, вы с семьей прожили до десяти лет в Ленинграде, правильно? Уже были взрослой девочкой, когда уехали. И сейчас вы понимаете и цените русскую культуру. Почему же вы себя идентифицируете с Польшей, вам она ближе?

– Я не вам объясняю, я сама себе объясняю… Во-первых, этот возраст. С десяти до двадцати лет – это возраст развития человека, это уже литература, привычки, друзья, среда, которая существует до сегодняшнего дня. Поэтому я считаю себя польской еврейкой. Я лучше знаю польскую литературу, лучше знаю историю польских евреев, лучше знаю польскую политику, этот польский антисемитизм. Это раз.

Два: когда я сравниваю это… Хорошо, с вами я говорю по-русски, я начала читать по-русски, весь интернет я смотрю только по-русски. Я как будто отрабатываю и восстанавливаю для себя мое прошлое, которое было вымарано. Например, у вас есть прекрасный канал, который я смотрю, – канал «Культура». Такого ни по-английски, ни по-польски нет. У меня было пустое пространство, не заполненное культурой, – я знаю Эрмитаж, знаю улицу Гороховую, где мы жили, мы никогда не выезжали из центра. Это все осталось внутри меня. Сейчас я наверстываю. У меня нет подруг или знакомых из того Ленинграда.

– Вы говорите интересную вещь: идентичность образуется не в вакууме. Ей нужна пища, ей нужна почва, она должна подпитываться чем-то. И когда вы ее подпитываете – вы ее фактически заново формируете.

– Да-да-да, я согласна. Я теперь, как я уже сказала, наверстываю этот период, эти десять лет в Польше. Мы каждый год ездили к бабушке в Ленинград на два месяца: на зимние каникулы и на летние каникулы. Так что это было непрерывная связь. Но это была бабушка, это не была, знаете, русская литература, культура и все такое.

– Бабушка была хасидка? Она вам рассказывала про это? Ведь вы с ней проводили много времени. Вы мне рассказывали, что жили на даче с ней.

– Нет, ничего не рассказывала. Я вам скажу больше. Когда я узнала про хасидов? В Ленинграде было течение – любавичские хасиды. Но вообще хасидизм – из Украины. Мы ничего не знали про хасидизм в Польше. Только когда я первый раз вернулась в Польшу через сорок лет, сын моей хорошей подруги меня возил по еврейским хасидским кладбищам. Вы себе не представляете, в Польше – тысяча двести еврейских кладбищ. Не так, как в Ленинграде или в других больших городах – одно еврейское кладбище, и все. Маленькие штетлы – маленькие городки, деревни, иногда можно сказать. Когда-то там были евреи, потом стали кладбища. И я начала интересоваться хасидизмом.

Все книги Абрама Иешуа Хешеля, в том числе и «Шаббат» – прекрасные, никто так не умеет писать. И он действительно по обеим линиям происходит из самых больших хасидских родов. Абрам Иешуа Хешель – очень большой философ, из-за этой своей большой философии он вообще отошел от хасидизма, перестал быть хасидским раввином. Хотя все на него пальцами указывали: вот ты будешь следующий хасидский раввин. Потому что такой гений и такие рода – это очень редко случается. Я читала его биографию.

– Эрнест был воспитан в культуре талмудизма. А вы ближе по воззрениям к хасидизму?

– Это трудный вопрос. Но я постараюсь ответить. Во-первых, нет никакого конфликта между талмудизмом и хасидизмом, это интерпретации: оба берут начало из того же самого Талмуда. Что такое Талмуд? Есть святая Тора, Пятикнижие. Но мы ничего не можем понять из этих пяти