Читать книгу "Город женщин - Элизабет Гилберт"

распорядилась дарами судьбы. Отметил, сколько денег родители вложили в мое воспитание и образование, хотя я совсем того не заслуживала. Разъяснил, что ́ в конце концов случается с девушками вроде меня: мужчины их используют, а потом выбрасывают за ненадобностью. Заявил, что мне еще повезло, раз я не попала в тюрьму, не забеременела и не лежу убитой в канаве, – с моим поведением подобный исход мне еще как светил. И что теперь мне в жизни не найти хорошего мужа из уважаемого общества: кто захочет иметь со мной дело, узнав хотя бы половину моей истории? Побратавшись с дворняжками, я попортила свою породу. Уолтер строго-настрого запретил мне рассказывать родителям, чем я занималась в Нью-Йорке и что натворила. И вовсе не для того, чтобы уберечь меня (я этого не заслужила), а чтобы уберечь папу с мамой. Они никогда не оправятся от удара, если узнают, как низко пала их дочь. А еще Уолтер напрямую заявил, что впредь спасать меня не будет. Это первый и последний раз.

– Скажи спасибо, что я не везу тебя в исправительную колонию, – добавил он.

И все это в присутствии юноши, который вел машину, как будто тот был невидимкой и ничего не слышал.

Или будто я была настолько отвратительна, что Уолтера не заботило, кто об этом узнает.

Итак, брат обливал меня помоями, наш водитель против воли выслушивал детали моего падения, а я просто застыла на заднем сиденье и молча терпела. Да, это было ужасно. Но должна тебе сказать, что в сравнении с недавней отповедью Эдны это было далеко не так ужасно. Уолтер, по крайней мере, злился. А вот непоколебимое спокойствие Эдны невыносимо унижало. Уж лучше его огонь, чем ее лед.

Впрочем, на тот момент я утратила чувствительность ко всякой боли. Я не спала тридцать шесть часов. В течение последних полутора суток я успела: напиться до беспамятства, испортить себе жизнь, перепугаться до смерти; меня унизили, бросили и отругали. Я потеряла лучшую подругу, возлюбленного, круг общения, работу, самоуважение и город, который успела полюбить. Эдна – женщина, которую я обожала и которой восхищалась, – назвала меня ничтожеством и предрекла, что я всегда им останусь. Мне пришлось умолять старшего брата о спасении и выложить ему всю свою подноготную. Меня разоблачили, выпотрошили, вывернули наизнанку. Слова Уолтера уже не могли меня ни пристыдить, ни ранить.

Зато меня ранили слова нашего водителя.

Примерно через час после отъезда, когда Уолтер на миг прекратил меня отчитывать (чтобы перевести дыхание, я полагаю), худощавый юноша за рулем автомобиля впервые заговорил:

– Представляю, как ты расстроен, Уолт. Это ж надо, чтобы сестра такого образцового парня оказалась грязной маленькой потаскушкой.

Вот эти слова меня всерьез задели.

И не просто задели, а выжгли мне самое нутро. Я будто глотнула кислоты.

Мало того что парень осмелился сказать такое, он произнес эти слова в присутствии Уолтера! Да он хоть видел моего брата? Рост шесть с половиной футов, сплошные мышцы?

Замерев, я ждала, что Уолтер набросится на него или, по меньшей мере, осадит.

Но брат промолчал.

Мой брат не оспорил слова приятеля, потому что, видимо, был с ним согласен.

Мы ехали дальше, а отзвуки жестоких слов рикошетили от стен машины многократным эхом, и громче всего это эхо звучало у меня голове.

«Грязная маленькая потаскушка, грязная маленькая потаскушка, грязная маленькая потаскушка…»

Последнее эхо растаяло, и беспощадная тишина сомкнулась над нами темными водами.

Я закрыла глаза и позволила течению утащить себя на дно.

Родители, не знавшие о нашем приезде, сперва очень обрадовались при виде Уолтера, затем пришли в недоумение при виде меня, а поняв, что мы приехали вместе, встревожились. Но Уолтер не стал ничего объяснять. Он лишь сказал, что я соскучилась по дому, вот он и решил отвезти меня в Клинтон. После чего он замолк, а я вовсе не открывала рта. Мы даже не пытались вести себя нормально при родителях, которые, кажется, совсем растерялись.

– А ты надолго, Уолтер? – спросила мама.

– Не останусь даже на ужин, увы, – ответил брат и пояснил, что должен немедленно вернуться в город: достаточно того, что он пропустил один день учебы.

– А Вивиан?

– Это уж вам решать. – Уолтер пожал плечами, будто его совершенно не заботило, куда я денусь, останусь ли я дома и на какой срок.

В любой другой семье дальше последовали бы более настойчивые расспросы. Но у нас, в семье истинных белых англосаксонских протестантов, существовал иной культурный протокол. На тот случай, если тебе не доводилось общаться с белыми англосаксами, Анджела, объясню: в нашем кругу лишь одно правило является незыблемым.

Ничего не обсуждать.

В англосаксонской среде это правило касается всего – от малейшего промаха за обеденным столом до самоубийства родственника.

В любой неловкой ситуации – никаких дальнейших расспросов: таков девиз людей моего круга.

И как только до родителей дошло, что ни я, ни Уолтер не намерены распространяться о причинах моего загадочного визита – точнее, загадочной высадки, – они больше ни о чем меня не спрашивали.

Что до Уолтера, тот доставил меня в родительский дом, выгрузил мои вещи из машины, поцеловал маму на прощанье, пожал руку папе и, не сказав мне ни слова, отправился обратно в город – готовиться к другой, гораздо более важной войне.

Глава двадцать вторая

Засим последовал период мутной, бесформенной тоски.

Что-то во мне сломалось, и я потеряла волю к жизни. Я пала жертвой собственных действий и, как следствие, решила впредь отказаться от любых действий вообще. Поскольку теперь я жила дома, я позволила родителям распоряжаться моим временем и тупо соглашалась на все, что мне предлагали.

Мы вместе завтракали, пили кофе и читали газеты; я помогала маме готовить сэндвичи на обед. Ужин подавали в полшестого; готовила его, само собой, кухарка. После ужина мы снова читали газеты, играли в карты и слушали радио.

Папа предложил мне работу в своей фирме, и я согласилась. Он посадил меня в секретарскую, где я семь часов в день перекладывала бумажки и отвечала на звонки, если остальные сотрудники были заняты. Худо-бедно я научилась вести картотеку. Мне казалось, что меня вот-вот разоблачат как самозванку, поймут, что я лишь притворяюсь секретаршей, но все шло нормально. Отец даже платил мне маленькую зарплату за «работу», а мне было чем заполнить бесконечную череду дней.

Каждое утро мы с папой ехали на машине в контору, а вечером он привозил меня домой. Всю дорогу от дома до работы и от