Читать книгу "Эликсир жизни - Энджи Сэйдж"

Несмотря на то что у Септимуса отросли длинные спутанные волосы (которые она точно заставит его состричь) и он стал немного выше и худее, ей с трудом верилось, что он отсутствовал целых шесть месяцев его жизни, хотя в Замке прошло всего два дня. И в Септимусе изменилось что-то еще. Он стал увереннее и – что самое странное – теперь знал и верил в то, во что не верила она. К этому придется немного привыкнуть.

– Как вы думаете, мне нужно добавить валериану к этому или добавить это к валериане? – ворвался в ее мысли голос Септимуса.

– Тебе решать, Септимус, – сказала Марсия, пытаясь привыкнуть к новой роли. – Но обычно я советую добавлять светлое к темному.

– Ладно.

Септимус добавил зеленоватое масло к содержимому склянки.

– Не могли бы вы передать мне весы? – попросил он.

Смирившись с ролью ассистента, Марсия протянула Септимусу золотые весы с маленькими золотыми гирями. Он взял длинным пинцетом самую маленькую гирю и поставил на одну чашу весов. Потом, достав крошечную круглую золотую ложку, Септимус отмерил мелкого голубого порошка и начал высыпать его на другую чашу, пока чаши не уравновесились. И тогда он что-то заметил. Присмотревшись к ложке, он нахмурился.

– Что-то не так? – спросила Марсия.

Септимус передал ей ложку и показал испачканным в порошке пальцем на какие-то метки под ручкой.

Марсия достала очки и присмотрелась к гравировке.

– Сеп… ти… мус, – медленно прочитала она.

– Я помню, как писал это, – сказал Септимус, – в тот день, когда… появился там. Поначалу я писал свое имя везде. Я хотел передать послание в свое время.

Марсия сложила очки и промокнула глаза фиолетовым шелковым платочком.

– От этого порошка глаза слезятся… Закрой крышку.

Через несколько часов, когда смесь охладилась, Септимус вернулся закончить сыворотку. Он снял большой кристалл, который там образовался, растолок его в ступке пестиком и высыпал порошок в склянку, заткнул ее пробкой, потряс смесь тридцать секунд, пока порошок не стал однородным, и пересыпал его в высокую стеклянную бутылку для лекарств. Затем Септимус зажег свечу, достал из сундука палочку, обмакнул ее в смесь, помешал семь раз и поднес к огню. Выглядело неплохо. Септимус накрыл бутылочку чистым кусочком шелка и плотно заткнул пробкой.

– Готово! – позвал он Марсию, и волшебница тотчас примчалась. – Теперь нужно последнее испытание.

Ученик взял бутылочку и подержал ее на свету в маленьком окне, поворачивая так, чтобы она ловила лучи солнца. Солнце ударило в стекло, прошло сквозь жидкость и вышло ослепительным голубым потоком света.

– Работает… работает! – прокричал Септимус.

– Чего и следовало ожидать, – улыбнулась Марсия. – Давай одевайся, мы должны отнести это в Лазарет. Нельзя терять ни минуты.

Когда Марсия и ее ученик торопливо пересекли двор перед Башней Волшебников, драконья будка затряслась. Огнеплюй набросился на дверь. Септимус подбежал к будке и сказал:

– Я скоро вернусь, Огнеплюй. Правда, обещаю! А потом ты сможешь выйти. Увидимся, Огнеплюй!

– Дженне придется отменить заклинание «Ищи», – сказала Марсия, – а то он совсем разбушевался. И не оставит тебя в покое.

– Знаю, – ответил Септимус, прижимая к себе бутылочку с противоядием и догоняя Марсию, которая вышла через калитку в узкий переулок.

Они направлялись в Лазарет. Зная, что Септимус побаивается высоты, Марсия не стала использовать короткую дорогу по стенам Замка, а вместо этого отправилась извилистыми улочками. Септимус подумал, что никогда не был так счастлив, как сейчас, если не считать той минуты, когда он вернулся из «Манускрипториума» в Башню Волшебников и прочитал на полу: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТВОЕ ВРЕМЯ, УЧЕНИК. МЫ ПО ТЕБЕ СКУЧАЛИ». Это был замечательный момент, просто удивительный. Септимусу нравилось и то, что он снова носил зеленый наряд ученика Архиволшебника, а не черно-красное одеяние ученика алхимика, и то, что его собственные друзья здоровались с ним без всяких странных акцентов и витиеватых речей, которых сразу и не поймешь.

Наконец они оказались у Северных ворот.

– Добрый день, ваше Архиволшебство, – поздоровался Гриндж, преградив им дорогу.

– А… добрый день, Гриндж, – небрежно ответила Марсия.

– Решили прогуляться? – спросил Гриндж, когда волшебница попыталась протиснуться мимо и взойти на разводной мост.

– Нет. Потрудитесь уйти с дороги, Гриндж.

– Ах, извините, ваше Архиволшебство, конечно…

Гриндж прижался к стене сторожки и пропустил Марсию и Септимуса.

– А, здрасте, – сказал он, заметив Септимуса. – Твой бедный папаша две ночи как не спит, а все из-за тебя.

И тут Септимус вспомнил. Папа… Гриндж… Портрет Этельдредды!

– Гриндж, тебе придется сейчас же пойти во Дворец и сказать папе, чтобы он поставил портрет туда, откуда его взял. А потом снова запечатать комнату. Как следует!

Гриндж удивленно вытаращил глаза.

– Что? – воскликнул он.

– Поставить портрет туда, откуда он его взял. Портрет королевы Этельдредды!

– Хм, не удивлюсь, если ему не нравится смотреть на этот портрет… Вот страшилище… Но к твоему сведению, у меня тут сторожка, и я не могу вот так все бросить и пойти переставлять за кого-то чьи-то портреты.

Гриндж резко отвернулся, чтобы взять серебряный пенни у медсестры из Лазарета.

Марсия увидела, как Септимус расстроился. Она не знала, в чем тут дело, но за последнее время поняла, что если Септимуса что-то волнует, то к нему стоит прислушаться. Она вскочила на разводной мост, где Гриндж уже болтал с мальчишками, которые несли из Леса хворост.

– Гриндж, – сказала она, угрожающе нависнув над сторожем (на ветру у нее развевался плащ, и Гриндж зачихал, потому что у него была аллергия на мех), – ты будешь делать так, как тебе сказали, и немедленно! Ты и Сайлас Хип должны вернуть на место портрет, а я приду и запечатаю комнату. Помяни мои слова, тебе не поздоровится, если я не найду портрет именно там, где ему следует быть.

– Апчхи! Я не могу… апчхи!.. оставить ворота… апчхи!.. апчхи-апчхи-апчхи!.. без присмотра.

– Тебя заменит миссис Гриндж.

– Миссис Гриндж навещает сестру в Лазарете. Ее вчера укусили.

– Ах, мне очень жаль. Ну, тогда Люси.

– Люси, к вашему сведению, убежала за этим никчемным братом вашего ученика, негодница! – огрызнулся Гриндж. – Но если это так уж важно, то я уберу портрет, когда сядет солнце, и подниму разводной мост. Пойдет?

– Нет, Гриндж, не пойдет! Тебе придется закрыть ворота днем!

Гриндж пришел в ужас.

– Я не могу этого сделать, – возразил он. – В жизни не было такого, пока я на посту! Никогда!