Читать книгу "Семь грехов памяти. Как наш мозг нас обманывает - Дэниел Шектер"

В ранних исследованиях Шерри и другие показали: у птиц ключевую роль играет гиппокамп. Он позволяет им делать запасы и запоминать, где спрятана еда. Североамериканская ореховка осенью запасает до тридцати тысяч семян в пяти тысячах мест и собирает их только следующей весной. Надо сказать, она успешно справляется с этой внушающей страх задачей на извлечение воспоминаний. В целом, что вполне логично, у тех видов, которые запасают еду и позже достают ее из тайников, гиппокамп больше, чем у тех, которые этого не делают. Кроме того, после повреждения гиппокампа птицам, которые запасают пищу, очень трудно вспомнить, где они ее спрятали.

Если у птиц гиппокамп важен для пространственной памяти, рассуждал Шерри, тогда у самок буроголовых коровьих трупиалов он должен быть больше, чем у самцов, – как следствие того, что в ходе естественного отбора у самок, которым приходилось искать и запоминать места расположения гнезд, должны были развиться способности к ориентированию в пространстве. Измерения объема гиппокампа по отношению к общему размеру мозга это подтвердили: у самок буроголовых коровьих трупиалов гиппокамп сравнительно больше, чем у самцов, а у двух близкородственных видов, которые не откладывают яйца в чужие гнезда, таких различий между представителями разных полов не обнаружено.

Исследования способностей к ориентации в пространстве у других видов показали: вектор различий, возникающих по половому признаку, можно изменить, когда влияние селекции способствует развитию пространственного обучения у самцов. Стивен Голин из Питтсбургского университета наблюдал за грызунами двух родов: за самцами полигамной серой полевки, которые в период размножения расширяют ареал обитания, чтобы увеличить возможности для спаривания, и за самцами моногамной степной полевки, которая этого не делает[380]. Если расширяется ареал, значит, у полигамной серой полевки отбор должен направиться в сторону развития способностей к ориентации в пространстве. Когда Голин устроил обоим лабораторные испытания по обучению в лабиринте, он выяснил: в способности ориентироваться в пространстве самцы серой полевки превосходили самок, а у степных полевок никаких различий не было. И еще: гиппокамп у самцов серой полевки был массивнее, чем у самок, а вот у самцов и самок степных полевок различий в размерах гиппокампа не было.

Работы Голина, Шерри и их коллег полностью подтверждают идею о том, что некоторые особенности памяти – это адаптации, созданные естественным отбором. Я не знаю ни одного сопоставимого свидетельства, которое бы столь прямо говорило о происхождении семи грехов памяти. Еще в 1980-х гг. мы с Дэвидом Шерри написали статью, в которой утверждали, что некоторые свойства памяти – это адаптации, возникшие в ходе естественного отбора, а другие ее свойства – это экзаптации[381]. Мы пытались определить характеристики каждого. И в семи грехах памяти я придерживаюсь такого же подхода.

Наиболее вероятные кандидаты на звание адаптации – зацикленность и эфемерность. В той мере, в какой первая возникла как реакция на смертельно опасные ситуации, представляющие прямую угрозу выживанию, естественный отбор, несомненно, будет благосклонен к людям и животным, способным постоянно помнить о своем опыте. Эта способность кажется фундаментальной. И если она возникла как адаптация, то можно ожидать, что у многих видов появится нейронный механизм, предназначенный для сохранения долговременной памяти о смертельных угрозах. Ранее мы отмечали: присутствие определенной черты во многих культурах не обязательно означает, что она является адаптацией, но она указывает на характерный признак адаптации. Нейробиолог Джозеф Леду отметил, что амигдала и связанные с ней структуры участвуют в долговременной выработке рефлекса, связанного с чувством страха, у различных видов, включая людей, обезьян, кошек и крыс. Точно так же мы могли бы ожидать, что увидим связи между зацикленностью, амигдалой и возникновением смертельных угроз в различных культурах и социальных группах. Мне неизвестно о наличии каких-либо доказательств, которые непосредственно касаются этой проблемы, но межкультурные исследования, посвященные нейробиологическим и когнитивным аспектам зацикленности, – это многообещающий путь для будущих исследований. Помните и о том, что зацикленность, как обсуждалось в седьмой главе, – это итог идеально адаптированного взаимодействия амигдалы и гормонов стресса, которые модулируют формирование памяти – взаимозависимой системы, наводящей на мысль о ее сложном устройстве[382].

Аргументы Джона Андерсона и его группы подтверждают, что эфемерность также может быть эволюционной адаптацией. Мы упоминали: аргумент Андерсона основан на идее о том, что свойства эфемерности отражают свойства среды, в которой работает память. Но есть один подвох. Если эфемерность – это адаптация, возникшая благодаря отбору, тогда ее свойства должны отражать облик древней среды, в которой обитали и развивались наши предки. Но как нам узнать, какими были те свойства в эпоху охотников и собирателей – или даже в другие, более ранние времена, которые могут иметь отношение к нашей эволюции? Это нелегко. Некоторые антропологи изучают современные группы собирателей, по-прежнему живущих в культурной изоляции: к таким, например, относятся коренные жители племени мачигенга в Юго-Восточном Перу[383]. Если бы мы смогли исследовать модели извлечения воспоминаний в таких группах, то, возможно, сумели бы определить, отражает ли эфемерность воспоминаний свойства среды, присущей родовым обществам в большей степени, нежели культурам современного Запада. Но о подобных исследованиях мне неизвестно. Впрочем, когнитивный психолог Лаэль Шулер, вместе с Андерсоном развивавший идею о том, что память отражает свойства среды, попытался взглянуть на проблему с другой, но сходной стороны.

Данные Шулеру предоставили его сотрудники – Рамон Райн и Хуан Силва. Они наблюдали за приматами в двух раздельных средах обитания, в важных аспектах похожих на ту, в которой развивались наши предки-гоминиды: в тропическом лесу и в саванне, и изучали вариации поведения у ревунов в тропиках Мексики, на вулканическом острове Агальтепек, и у бабуинов в Танзании, в саванне и на открытых равнинах национального парка Микуми[384]. На обоих участках ученые несколько месяцев следили за тем, как ведут себя ревуны и бабуины, пока те кочевали с места на место. Затем Шулер, Рейн и Силва проанализировали, как зависит вероятность того, что стая вернется в некое место, от числа дней, минувших с тех пор, как они были там в последний раз. Со временем они уменьшались, и график напоминал кривую забывания. Как и в условиях современной цивилизации, изученных Андерсоном и Шулером, тропический лес Агальтепека и саванна Микуми, похоже, представляют собой среду обитания, в которой лучше забыть о том, что долго не вспоминалось. Мы не знаем, основываются ли схожие шаблоны у нынешних людей и различных приматов на независимых механизмах, или они отражают общее эволюционное происхождение. И все же эти наблюдения подтверждают мнение о том, что эфемерность памяти – это адаптация к устойчивым свойствам окружающей среды, населенной как современными, так и древними приматами.