Читать книгу "Деникин. Единая и неделимая - Сергей Кисин"

Когда главком поднял вопрос о совместных действиях на Нижнем Дону, атаман преспокойно предложил добровольцам вообще убраться с Дона. На Волгу, к Царицыну, искать военного счастья в крестьянских губерниях, сплошь настроенных пробольшевистски. Ход красивый — Краснов вроде как и не отказывается от сотрудничества, даже согласен подчинить Деникину партизан слабозаселенных Нижне-Чирского и Великокняжеского районов. Однако это было именно то, от чего еще Корнилов отказался зимой — поход на безлюдные зимовники, где не прокормишь даже небольшую армию ни зимой, ни летом. Да и таким образом с красновских глаз долой убирался бы мощный конкурент, которого надо было держать подальше не только от Дона, но и от подозрительно косящихся на добровольцев германцев. Весьма вероятно, что эта комбинация как раз и была подсказана Краснову командованием оккупационных войск. В любом случае он ничего не проигрывал — воюй на Волге добровольцы успешно, Царицын ушел бы после победы под атаманскую власть, безуспешно — одной проблемой меньше.

Но Деникина с Алексеевым на мякине не проведешь. Пройти с 2,5 тысячи измученных Ледяным походом добровольцев с боями несколько сотен верст до густонаселенного рабочими Царицына, где искать возможности соединиться с кочующими по заволжским степям уральскими казаками атамана Александра Дутова, было стратегически самоубийственно. К тому же Деникин уже давно определил своей более надежной базой именно Кубань, где ему был гарантирован самый теплый прием и пополнение среди местного линейного казачества. Добровольцев ждали терцы, черкесы, горцы. Уйти отсюда означало обречь потенциальных новобранцев и союзников на истребление неорганизованными, но зато куда более многочисленными и лучше вооруженными красными отрядами. Да и продовольственная база Кубани — не чета голодным манычским степям.

«На Царицын я теперь не пойду. Я обязан раньше освободить кубанцев — это мой долг, и я его исполню», — приводит Краснов в своих воспоминаниях слова Деникина. Генерал помнил, кому обязан тем, что Добрармия не перестала существовать после поражения под Екатеринодаром. Редкое качество для военного человека, который должен быть циником по природе. Своим моральным принципам Деникин не изменял даже в самые тяжелые дни.

Похоже, что именно этого и добивался атаман — добровольцы уходили на Екатеринодар, донцы — на Воронеж и Царицын. В стороны, прямо противоположные. Очень символично для понимания причин будущего поражения Белого движения.

ГЕРМАНСКИЙ САПОГ

Только один вопрос был решен окончательно и бесповоротно — отношение к оккупантам. Здесь Деникин и Алексеев оставались единодушны. Алексеев утверждал: «Союз с немцами морально недопустим, политически нецелесообразен». По его мнению, связь России с Германией сулит ей такую формулу: «политически — рабы, экономически — нищие…» Деникин категорически запрещал своим подчиненным любые контакты с оккупантами. Из армии были выдворены открытые германофилы: доктор Всеволжский, Ратманов, Сивере и другие. Даже попытки немцев через майора Кохенхаузена завязать невинные сношения со штабом армии в виде упорядочения движения коммерческих судов через Новороссийский порт, как и в случае с Дроздовским, наталкивались на вежливый, но решительный отказ. Вряд ли дело было только в аморальности тевтонской помощи, с совестью руководство Добрармии как-то умудрялось справляться. Вероятнее всего, расчет делался на реакцию Антанты, победа которой казалась Деникину несомненной, но которая бы впоследствие припомнила Белой Армии германские шашни. К тому же не пошедшая на поводу у кайзера и не признавшая «брестской капитуляции» Белая Россия, по мысли руководства Добрармии, вполне обоснованно рассчитывала стать полноправной участницей будущей мирной конференции и претендовать на свою долю от раздела пирога победителей. Если уж она была не в состоянии воевать с Германией, то хотя бы не пачкать руки сотрудничеством была вполне в состоянии.

Тем более, для «пачкания» существовали руки донского атамана, который по соглашению с германцами получал от них вооружение и амуницию, делясь при этом с Деникиным. На общественном уровне и в прессе перепалки между донцами и добровольцами продолжались, то обостряясь, то затихая. Как говорится, ничего личного — просто за прошедший год между ними скопилось слишком много претензий друг к другу.

«Но что же Войску делать — вещал генерал Денисов. — Немцы пришли на территорию его и заняли. Войску Донскому приходится считаться с совершившимся фактом. Не может же оно, имея территорию и народ, ее населяющий, уходить от них, как то делает Добровольческая армия. Войско Донское — не странствующие музыканты, как Добровольческая армия».

«Музыканты» взбесили Деникина, из штаба которого тут же отпарировали: «Войско Донское — это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит».

Денисов за словом в карман не полез: «Скажите Добровольческой армии, что если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании». Короче говоря, союзники были еще те.

К вопросу об аморальности связей донцов с германцами. Здесь бы, конечно, Деникину и его штабу помолчать. Не вызывает никакого сомнения, что сам главком с атаманом о «распределении ролей» не договаривались, слишком уж они терпеть друг друга не могли. Занимались этим другие люди. Политическая целесообразность подсказывала Краснову, что Добрармия прикрывает Дон с тыла, освобождая Кубань. Ее пусть малочисленные, но спаянные отряды в состоянии сдерживать красных еще долго. Бить горшки с ними и провоцировать Деникина на окончательный разрыв себе дороже.

Стало быть, надо делиться деньгами, а главное, оружием. Без лишнего шума.

Деньги же у немцев были. Еще выступая 11 декабря 1917 года в Бедфорде, военный министр Уинстон Черчилль вещал: «Россия окончательно побеждена Германией. Ее великое сердце разбито — и не только германской мощью, но и германской интригой, не только германской сталью, но и германским золотом».

Деникин с Алексеевым тоже не были институтками и вряд ли особо обольщались по поводу возможности хоть где-то раздобыть средства на существование (в месяц армия тратила не менее 4 млн рублей) и продолжение борьбы. Ростовские толстосумы пообещали раскошелиться на 2 млн, но когда пришли немцы, похерили обещание. Алексеев взывал в письме к Деникину, что если ему не удастся достать 5 млн рублей в июле, «то через 2–3 недели придется поставить бесповоротно вопрос о ликвидации армии». Какие уж тут амбиции и чистота мундира. Как это ни противно, надо было идти на поклон к донцам, имеющим доступ к необъятным складам Юго-Западного фронта. Поэтому в этом смысле обвинения добровольцев Краснову выглядят совершенно лицемерно.

Сам Краснов как-то съязвил по поводу обвинений представителями Добрармии в связях с немцами: «Да, да, господа! Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!»

Атаман был совершенно прав. По его информации, за первые полтора месяца оккупации немцы передали Дону 11651 трехлинейную винтовку, 46 орудий, 88 пулеметов, 109104 артиллерийских снаряда и 11594 721 ружейный патрон. Треть артиллерийских снарядов и одна четверть патронов были уступлены Доном Добровольческой армии.