Читать книгу "Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов"

— Тормозни. Подберём, — скомандовал он водиле.

Маринка повернулась на оклик, увидела Валентина, машущего ей рукой, свернула зонтик и открыла заднюю дверь.

— Привет, — сказала она, влезая в салон на заднее сиденье.

— На первую пару? — осведомился Валентин.

— Угу. Кончилась халява. Теперь с утра «Основы теории словесности». Должны были во втором семестре читать, а начали в первом. Ты почему не позвонил?

— Потом расскажу.

— Потом. Потом суп с котом. Понятно.

— Что тебе понятно?

— Ничего. С тобой Сеня поговорить хотел.

— О чём? — удивился Валентин.

— Не знаю. О чем-нибудь. О жизни, например. Шею не сверни, — Маринка показала жестом, чтобы Валентин отвернулся.

Дальше ехали молча. Повернули на Ломоносовский, пересекли Вернадского и остановились напротив главного здания. Пока Валентин расплачивался, Маринка вышла, хлопнула дверью, раскрыла свой огромный клетчатый зонт и быстро зашагала ко входу. Валентин не стал догонять. Купил сигареты в палатке, покурил под навесом и только после этого направился к университету.

Дядя Сеня появился после второй пары в большой перерыв. Валентин сидел в кабинете и просматривал конспект лекции для третьего курса. Семён Эдуардович сухо поздоровался, закрыл за собой дверь и расположился в кресле напротив Валентина. Таким хмурым его видели нечасто — последний раз лет пять назад, когда Эскина прокатили с деканством. Валентин предложил кофе. Эскин вначале отказался, но потом махнул рукой, мол, «наливай своё пойло». Валентин зарядил кофеварку, принёс воды из кулера, сходил за чистыми чашками.

— Знаешь, зачем пришёл? — Эскин отхлебнул кофе, поморщился и поставил чашку на край стола.

— Из-за Оли? Она звонила, я знаю.

— Из-за Оли я бы пришёл в последнюю очередь. Это ваши с ней дела. Я в чужую личную жизнь не вмешиваюсь. Может, и хотел бы, да воспитание не позволяет. Я вмешиваюсь только тогда, когда дело касается меня лично или близких мне людей. Близких, в моём понимании, — это родственно близких. Я пришёл из-за своей дочери.

— А что с ней случилось? — Валентин попытался изобразить внимание.

— Не придуривайся! Сам прекрасно знаешь, что с ней случилось.

— Семён Эдуардович, я не понимаю, чем заслужил такой тон, — Валентину не понравилась резкость, с которой Эскин ответил на его вопрос.

Дядя Сеня встал, охлопал себя в поисках сигарет, извлёк из внутреннего кармана пиджака пачку Davidoff, оглядел стол в поисках зажигалки. Валентин протянул свою. Тот закурил, вновь отхлебнул кофе, вновь поморщился, прошёл к окну, потянул за шнур и открыл фрамугу. Некоторое время Эскин просто курил, стряхивая пепел в ладонь, потом повернулся и внимательно посмотрел на Валентина.

— Валя, ты мне как сын. Затёртая фраза, понимаю. Её произносят обычно в начале долгого монолога, подразумевая в конце некоторое «но». Потому я ограничусь только этим. Не думаю, что нуждается в расшифровке. Перейдём сразу к «но». Марина в субботу сделала аборт. В воскресенье она позвонила мне и призналась, что ребёнок должен был быть от тебя. Это первое. Второе. С квартиры она съезжает, возвращается домой на Басманную. Третье. Завтра я отсылаю её на неделю в Питер к Людкиной сестре. Когда она вернётся, мне бы очень не хотелось, чтобы ваши отношения продолжались. Чуяло моё сердце, что это добром не кончится. Чуяло. Но чтобы ты… Понимаешь, что по отношению ко мне ты совершил подлость? Понимаешь, что я тебе доверял, как доверяют самому близкому человеку, а ты не смог справиться с какой-то шмакодявкой, у которой играют гормоны и которую надо пороть ещё, как сидорову козу? И теперь к разговору об Ольге. Если бы она тебя не искала в пятницу, когда ты, как я разумею, был у моей дочери, я бы просто снял с этой пигалицы штаны и всыпал бы ремнём по её худой заднице. Но тут я сопоставил факты и прямо спросил её о тебе. Как ты видишь, мои подозрения оправдались. Собственно, это всё, что я хотел тебе сказать. Что делать в таких ситуациях, я не знаю. Бить тебе лицо — странно и глупо. Мне пятьдесят семь лет, а это не возраст для решений проблем таким образом. Накапать на тебя в деканат — ещё большая глупость, да и подлость.

Я не знаю, как ко всему этому отнестись. Не знаю. Если бы это был настоящий роман, возможно, что я бы и понял. Но я прекрасно знаю о ваших с Ольгой отношениях. Я знаю вашу семью. Я знал вашу семью, когда она даже ещё семьей не была. Я люблю тебя, люблю Ольгу и люблю свою дочь. И я не могу позволить, чтобы эта дурочка всё разрушила, и тебе не позволю дурить девчонке голову. Если у неё нет мозгов, то они должны были быть у тебя.

Эскин закончил, стряхнул пепел из ладони в корзину для бумаг и вновь опустился в кресло. Он сидел ссутулившись, опустив голову и теребя пальцами браслет часов. Валентин заметил у него на шее пластырь, закрывающий фурункул. Они молчали какое-то время. Валентин боялся, что дядя Сеня встанет и уйдёт, а Валентин так ничего ему и не скажет. Но Эскин, видимо, ждал объяснений. И даже не объяснений, а поддержки.

— Дядя Сеня, что мне делать? — Валентин обошёл стол и опустился рядом с креслом на корточки, — Мне очень плохо. Мне очень стыдно и очень плохо, потому что внутри у меня творится чёрт знает что. Ради бога, поймите, что то, что произошло, — это не то, что вы думаете. Это другое.

— А что я думаю? — Эскин поднял голову и посмотрел Валентину в глаза. — Ты полагаешь, что я считаю, дескать, старый ловелас совратил юную девственницу? Ты плохо меня знаешь. Я всё понимаю, отличник. Я всё очень хорошо понимаю. Но от этого мне не легче. Поверь. Маринка пускала сопли и рассказывала о ваших отношениях. Говорит, не знает, что делать. Ну, ей я объяснил. Два дурака — старый и малый. Какие бесы в вас вселились? Неужели ты, взрослый человек, не понимаешь, что кроме эмоций есть ещё и ответственность? В конце концов, внутри у нас есть совесть, нравственный закон. Мы все наши поступки должны соотносить с этим нравственным законом. Чувствовать, что хорошо, а что плохо. Как можно довести ситуацию до такого? Как? Валя, я действительно не знаю, что теперь делать. Я не знаю, как мне ко всему этому относиться. Ты это понимаешь?

— Понимаю, — Валентин вздохнул, поднялся и сел на край стола. — А мне как быть? Дядя Сеня, последнее, что я хотел бы, — это причинить боль близким мне людям.

— Но ты причинил!

— Да.

— Хорошо, что отдаёшь себе отчёт, — Эскин вынул из кармана вибрирующий телефон, взглянул на экран, нажал «отбой» и положил обратно. — Значит так. Пообещай мне, что с моей дочерью ты встречаться прекратишь. Только пообещай серьёзно. Это тебе самому необходимо, иначе сойдёшь с ума. Она тоже никаких поползновений в твою сторону осуществлять не намерена.

— Я не могу так.

— А как ты можешь?

— Я могу постараться. Это же всё внутри меня.

— Демагогия! — Семён Эдуардович резко поднялся с кресла. — Ты должен мне пообещать. С собой внутри разберёшься сам. Это твои дела. Для начала разберись со мной. Я отец несовершеннолетней девочки, с которой у тебя сексуальные отношения. И мне это не нравится. Пообещай. Я жду.