Читать книгу "Мгновения жизни - Марика Коббольд"

— Нет. — Грейс содрогнулась. — Лучше не надо.

Он перестал метаться по комнате, взял ее за руку и посмотрел с нежностью, как было когда-то, давным-давно, когда она упала с велосипеда и начала реветь в три ручья, вспоминая мать, которую она потеряла пять лет назад.

— Оно того стоило, Грейс?

Она снова помолчала, прежде чем ответить:

— Я все еще не знаю.

* * *

Луиза сидела в саду на деревянной скамье под темно-пунцовым буком. Когда Грейс подошла, она повернула к ней голову. Лицо Луизы — хрупкая конструкция из костей, обтянутых сморщенной кожей — осветилось такой теплой улыбкой, что Грейс автоматически потянулась за отсутствующим фотоаппаратом.

— Осень наступает. — Луиза похлопала по сиденью рядом с собой. — Присаживайся и давай поболтаем. Я обожаю своего внука, но мне трудно по-настоящему поговорить с ним. У тебя не возникает такого чувства? Может, это свойственно всем мужчинам.

Грейс поднесла руку ко рту, скрывая смех, и сделала вид, что закашлялась.

— Да, мне кажется, в этом все дело.

— Сады просто великолепны, как ты считаешь? Я буду скучать по ним. Разумеется, Артур не одобрял моего вкуса. Он считал этот цвет вульгарным, ему не нравилось то, что он видел, он полагал, что это всего лишь отсутствие порядка, но я настояла на своем. «Я отвечаю за сады», — сказала я ему. — Она улыбнулась, потом добавила: — Разумеется, вот уже долгое время мы не можем поддерживать их в том состоянии, в каком следовало бы.

— Эти цвета, — Грейс широким жестом обвела цветочные бордюры, — эти цвета, которые не нравились Артуру, это цвета моих рисунков.

— Меня никогда не привлекало то, что называется практическим повседневным садоводством. Стоило семечку оказаться в почве, как я предоставляла его себе. Мне нравилось ждать и смотреть, что случится с формой цветка, или куста, или с цветом листьев. Садовнику все время хотелось что-то передвинуть и пересадить, что-то добавить, а что-то убрать, но я сказала ему, чтобы он оставил все как есть, пусть все идет своим чередом — растения либо выживут сами, либо умрут. Артур всегда говорил, что я — самая пассивная женщина, которую он когда-либо встречал. Конечно, он был прав. Я никогда не испытывала желания что-либо менять. Мне нравится видеть, что тут получилось.

— Я могу это понять, — отозвалась Грейс. — Когда я работала фотографом, мне, естественно, приходилось вести позиционированную съемку: портретная съемка, в общем-то, и состоит, главным образом, в позировании и выборе правильной композиции снимка. Но больше всего мне нравилась такая крайне интересная штука, как поймать мгновение.

— Примерно в это время года родилась Лиллиан, — проговорила Луиза. — Лиллиан. Вот уж кто воистину счастлив. Она странная, зато счастливая. Я скучаю о ней. Она в Танзании, ты знаешь?

— Я знаю. Вы мне говорили.

Луиза

Старая Лидия ковыляет в детскую, опираясь на руку Джейн Дейл. Она так низко склоняется над колыбелькой, что я начинаю бояться, как бы она сейчас не опрокинулась головой вперед и не раздавила мою малышку. От ее монотонного напевного голоса, которым она обращается к своей внучке, меня начинает разбирать смех, хотя я все еще чувствую себя истощенной, меня попеременно накрывает с головой то волна боли, то радостное возбуждение — только представьте себе, Лидия Блэкстафф кудахчет, как наседка. Они недолго задерживаются. Снаружи ярко светит солнце, но шторы на моих окнах задернуты наглухо. В полумраке я вижу, как дверь медленно открывается, позволяя свету с лестницы проникнуть внутрь. Это Джорджи. Теперь, когда я снова держу на руках новорожденную малышку, он выглядит очень большим, мой золотой мальчик с крепкими маленькими ручками и ножками и льняными волосами, но недостаточно большим, чтобы не плакать. Я вижу, что он плакал: глаза у него опухли и покраснели. Нянечка сообщила мне, что он был очень напуган — «очень обеспокоен», как серьезно и торжественно выразился он сам. Джейн сказала ему, что раз в доме появился новый ребенок, то старый — в данном случае Джорджи — должен вырасти очень быстро, потому что даже в таком большом доме, как этот, всего одна детская. После этого Джорджи начали сниться по ночам кошмары, ужасные сны, когда новый ребенок становился все больше и больше, пока не занял собой все пространство, которое раньше принадлежало Джорджи, и в конце концов вытеснил его.

— И когда я заглядывал в окно, — плача, жаловался он нянечке, — то все, что я смог разглядеть, была большая жирная щека ребенка. А тебя или маму я не видел нигде.

Я протягиваю руки к своему маленькому мальчику. Он бегом бросается ко мне, я обнимаю сына и чувствую, как его горячая влажная щечка прижимается к моей. Я глажу его кудри и шепчу, что все в порядке и что никто и никогда не сможет занять его место.

— Где он? — хочет знать Джорджи.

— Кто, Джорджи? — Потом я понимаю и улыбаюсь ему. — Ты имеешь в виду ребенка? Вообще-то это не он, а она. Посмотри вот сюда, в колыбельку.

Джорджи заглядывает и внезапно испускает один из своих радостных воплей, которые раздражают его отца почти так же, как и его внезапные приступы слезливости.

— Но она такая маленькая! — кричит он, прыгая на кровати, пока его наконец не утаскивает нянечка. — Она совсем не большая. — В полном восторге он продолжает подпрыгивать на полу.

Лиллиан следовало бы родиться мальчиком: именно эти слова повторяет Артур всякий раз, когда видит ее. В ней нет ничего от ее бледной луноликой матери или брата, ничего от нашего укоризненного и недостойного присутствия. На какое-то время Артур кажется полностью удовлетворенным. Он поднимает сына на руки и подбрасывает его вверх, а потом ловит своими крепкими и сильными руками. Он заставляет меня смеяться, рассказывая смешные анекдоты и истории о том, как еще молодым человеком он жил вместе со своими бедными друзьями-художниками и прятал щедрое содержание, которое высылала ему мать, чтобы не выделяться среди них. Он щекочет малышку за маленький пухленький животик. Он озаряет светом наши дни, отчего мы чувствуем себя теплыми, живыми и сильными, и еще полными надежды. Но вскоре ему приходится уйти, и он оставляет нас одних на холоде.

Я с головой окунаюсь в заботу о моих детях. Я пытаюсь подружиться с Джейн Дейл и жду, жду, пока он снова заметит меня. Но, подобно фрукту, оставшемуся в вазе нетронутым, я сначала синею, а уже потом мне становится по-настоящему плохо. Артур говорит, что мой черный юмор летит впереди меня, подобно мерзкому запаху.

— Ты жалуешься, что я избегаю тебя. Конечно, я избегаю тебя. Почему я должен растрачивать свой хороший юмор и свой ум на такую кислую, горькую женщину? Когда ты снова станешь моей сладкой смешной Луизой, я опять захочу быть с тобой рядом, разве ты не видишь этого?

Почему мне всегда чего-то не хватает? Почему мне всегда всего мало? Что во мне такого, что у людей, которые должны были любить меня, возникают с этим большие проблемы? Что во мне такого, что люди, которые говорят, что любят меня, действуют вопреки своим словам? Я часами стою, всматриваясь в свое отражение. В то время я этого не знала, но Джейн подсматривает за мной в щелку.