Читать книгу "Я посетил сей мир. Из дневников фронтовика - Владимир Бушин"

ВСЯ В ПАПОЧКУ!

Но вернемся к делам совсем иного рода. Настал день, когда я, придя в родильный дом и еще ничего не зная, послал жене записку: «Как там наша Катька?» А она, оказывается уже родилась! Но я же не знал! Через неделю Татьяна рапортует:

«Здравствуй, папочка!

22 апреля. Сегодня врач сказал, что наша дочь хорошо себя ведет, развивается нормально, ее он может выписать домой. Теперь дело за мной. Мне разрешили вставать. Оказывается, это очень трудно, ноги не слушаются, бросает из стороны в сторону.

23 апреля. Дочь твоя с норовом. Очень трудно привыкает к груди, ей не за что ухватиться, она злится и кричит, – вся в папочку. Привыкла к легкой жизни – к соске. Что будем делать с ней дома?

24 апреля. Никак не хотела брать сосок. Начала отворачиваться, скандалить. Она просто скандалистка – вся в папочку. И вдруг, когда сестра пришла забрать ее, засосала, и сестра не могла оторвать ее. Девка с характером и уже с препротивным. Вся в папочку».

СКОРБЬ Б/У

Так вот, в 1958 году мы с М. Алексеевым приветили в «Литгазете» Андрея Вознесенского. И кто мог бы подумать, что всего через два года в номере газеты «Литература и жизнь» за 20 ноября 1960 года, целиком посвященном пятидесятилетию со дня смерти Толстого, будет напечатано стихотворение юного дарования, о котором в 1997 году он поведает как о подвиге на грани гибели: «В атмосфере антипастернаковских гонений похоронного лета мне удалось напечатать стихотворение «Кроны и корни» с подзаголовком «Памяти Толстого». А на самом деле, уверял он, стихи были посвящены памяти Пастернака. Нужен мне ваш Толстой!.. Это было вранье. Во-первых, никаких «антипастернаковских гонений» тогда не было. Во-вторых, в стихотворении были приметы именно Толстого:

Дымясь локомотивом,

Художник жил – лохмат.

Ему лопаты были Божественней лампад!

Тут намек и на лохматую бороду классика, которая «дымилась», и на его любовь к физическому труду, и на его антицерковные взгляды, – все это никак не шло к Пастернаку. Тут и ясные приметы осени («Листву роняют кроны…»), когда Толстой умер и когда его хоронили, а Пастернаком, которого хоронили летом, 2 июня 1960 года, ни в единой строчке и не пахло. Но как бы то ни было, а именно тогда юный гений вступил на стезю, о которой потом сказал:

Нам, как аппендицит,

Поудалили стыд.

После этого ему уже ничего не стоило написать в рифму о том же Шолохове похлеще Литвинова.

КАК МУЖЧИНА С МУЖЧИНОЙ

Хотя Алексеев уверял, что и не собирается уходить из «Литгазеты», однако вскоре после того, как вместо не работавшего по болезни Кочетова главным редактором был назначен Сергей Сергеевич Смирнов, которого Михаил Николаевич, видимо, хорошо знал по работе обоих в «Воениздате», он ушел в «Огонек» заместителем к Анатолию Софронову.

Я чувствовал, что и надо мной сгущаются тучи. Я не соответствовал вкусам и намерениям Смирнова. И когда однажды Инна Ивановна сказала, что меня вызывает главный, я понял, для чего. Вхожу в огромный кабинет. У стола шагает туда и обратно заместитель главного Валерий Алексеевич Косолапов, в течение всей сцены он хранит молчание. А Смирнов с чрезмерной любезностью приглашает меня сесть в кресло. Сажусь. «Владимир Сергеевич, давайте сразу, как мужчина с мужчиной…» Я поднимаюсь и говорю: «Сергей Сергеевич, сегодня я иду в театр и потому в своем выходном костюме. А в рабочем костюме у меня уже несколько дней лежит в кармане заявление об уходе». Немая сцена, тишина. Я поворачиваюсь и ухожу. Через несколько дней, всего лишь перейдя коридор, я стал работать ответственным секретарем, а потом завотделом критики в газете «Литература и жизнь», где хорошо встретили меня и Виктор Васильевич Полторацкий и Евгений Иванович Осетров, главный редактор и его зам. А в «Литературку» на место Алексеева пришел Юрий Бондарев, только что прогремевший романами «Батальоны просят огня» и «Последние залпы», на мое – Феликс Кузнецов, тогда совершенно мне неизвестный. Оба они недолго задержались в «Литгазете»

Впрочем, эта история 1959 года не помешала мне в 1964 году обратиться к Смирнову, который тогда был первым секретарем Московского отделения СП, за помощью в квартирном вопросе. Ну, я просил, чтобы вместе с Леонидом Соболевым он подписал бумагу в наш жилищный кооператив, и он это охотно сделал. Я тогда был одинок и мне не давали – это за свои-то деньги – уже выбранную мной квартиру: дескать, она для вас, товарищ Бушин, велика, избыточна. Я умолял председателя кооператива Владимира Андреевича Сутырина: «Да вы посмотрите на меня! Я молодой, кучерявый перспективный жених, не сегодня-завтра женюсь, уже и приглядел милашку. Мне площадь нужна, плодиться намерен!» Ни в какую! Да и чего было ждать от человека, который еще в знаменитом немом фильме «Красные дьяволята» (1923 г.) играл батьку Махно. Однако под напором письма с такими вескими подписями старый махновец сдался: дали мне желанную квартиру.

ОТЦЫ И ДЕТКИ

Недавно довелось в архигламурном журнале «Караван истории» прочитать большую беседу Константина Смирнова, младшего сына Сергея Сергеевича. Что творится с детьми таких людей! Сын Шостаковича, изображающий отца лжецом, трусом и мямлей, внук Гайдара, обокравший родину, сын Симонова, вот эти два сыночка – Андрей да Константин… Один другого злобней на Советскую власть. А жили при родителях, как у Христа за пазухой. На сей раз, например, слышим: «Мое детство было замечательным…В 1958 году, когда мне было шесть лет, отцу дали дачу в Переделкино, с которым связаны самые радостные и счастливые дни моей жизни… Помню приподнятое настроение, особый аромат молодости и веселых надежд, который был словно разлит в воздухе в конце 50-х – начале 60-х годов». Да и попозже не скучней было: «Я поступил на филфак в МГУ. Свободная студенческая жизнь закрутила меня так, что скоро я забыл дорогу в МГУ. Мы с приятелями говорили дома, что идем на лекции, а сами играли в карты, крутили любовь и не вылезали и чешской пивной «Пльзень». Вот она – жизнь «золотой молодежи»! Можно ли сомневаться, что и брательник жил такой же самой жизнью?

А в Переделкине, говорит, проблаженствовали 25 лет. «После смерти отца дачу отобрали». Естественно, ибо дача была общественная и дали ее за гроши хорошему писателю, которому некогда было шляться по пивным, во временное пользование, а «отобрали» не сразу после смерти отца, а лет через 7-8 после. Но в нынешние бесстыдные времена у родственников некоторых давно почивших писателей дачи до сих пор во владении. Когда скончался Роберт Рождественский? А иные особенно расторопные превратили дачи в музеи. Инновация! Ну, как нам жить без музея да еще и без памятника Окуджаве? Никак невозможно!

Да и потом знаменитые имена отцов открывали их отпрыскам все дороги. Ельцин, например, признавался, что назначил Гайдара главой правительства только из-за имени: «Я же вырос на книгах его деда!» А теперь ведь их родители, деды и бабушки в гробах ворочаются. Какое неуважительное незнание у детей о своих отцах, сколько вранья о них! Этот прямо и без стыда признается: «Нам с братом не пришлось пробивать себе дорогу – за нас это сделал отец». И не соображает и того, как выставляет отца, который в книгах и по телевидению прославлял героев Великой Отечественной войны, а сыночку по слабости родительской (да не обоим ли?) помог от службы в армии улизнуть.