Читать книгу "Хороший отец - Ной Хоули"

– Его зарезали, – сообщил я. – Несколько месяцев назад. Шестнадцать ударов под мостом автострады.

Он кивнул. Если удивился, то не выдал себя. Бросил бумажный комок в урну, постаравшись не коснуться металла рукой.

– Позже, на другом задании, он нахватал осколков и попал под списание. Вы что думаете, такой вернется в реальный мир, где работают, оплачивают счета за газ и подставляют другую щеку? Так не бывает. А я в то время работал на одно частное предприятие.

– KBR, – подсказал я.

Он пожал плечами.

– С какой стати воевать задаром? Я кое-что умею, годный эксперт. Такие знания в цене.

Я молчал. Что я в этом понимал?

– Жена только через два года со мной развелась, – сказал он мне. – Я не звонил. Не писал. Как вы думаете, чего она ждала?

У меня кружилась голова.

– Не могли бы вы… пожалуйста… рассказать мне о сыне. Расскажите, что там было.

Он стоял неподвижно, привалившись к раковине. Он учился неподвижности там, где любое движение означает смерть.

– Вы зря время теряете, – сказал он. – Суть в чем: он это сделал. Ваш сын. Он купил пистолет. Он его прятал, а в тот день забрал и воспользовался. Вот в чем суть. И только в этом.

– Вы говорили ему, чтобы он это сделал? – спросил я. – Натолкнули на эту мысль?

– Вы спрашиваете, не промывал ли я… мозги вашему детке? Вроде как внедрил подсознательный приказ прямо в продолговатый мозг? Двадцатилетний парень, не знает, чего ищет, и – честно? – малость не в себе. Я в двадцать лет ушел в армию. Был воякой в солдатских сапогах, готов убивать и умирать за Соединенные Штаты Америки. Мир полон двадцатилетних, у которых крутые яйца и мало мозгов. Вот на что годятся молодые – на революции и убийства. Нельзя им бродить самим по себе. Ваш малыш сделал большую ошибку, бросив школу. Зря вы ему позволили. Ему нужны были рамки, что-то конкретное, во что можно верить. Учебные лагеря террористов полны двадцатилетними ребятами без работы, без цели, без позитивных ролевых моделей. Я вам вот что скажу: на воле ваш сын был управляемой ракетой. Ему только и нужно было задать цель.

– И вы задали?

Он не столько улыбнулся, сколько скривил губы, словно моя наивность его позабавила.

– Тому уже два года. Кобб уехал в Германию. Они там вырезали из него осколки и отправили домой. И он здорово запутался. Классический набор: пьянство, наркотики, крупные неприятности.

Его мать забеспокоилась и стала думать, как ему помочь. Нашла в его телефонной книжке несколько номеров – армейских друзей – и стала обзванивать. Я же говорю: пусть парень тебе не нравится, это твой парень. Ну я потолковал с его матерью и сказал: «Ладно, попробую что-то сделать». Может, уговорю старину Фредди сдаться добровольно. Или хотя бы притихнуть.

Вот я и стал искать его по Калифорнии. Он пересаживался с поезда на поезд, иногда ночевал в машине. Я говорил с людьми, искал его след, и кто-то мне сказал, что он катается на поездах. Что вроде бы кто-то слышал, как он собирался вскочить на товарняк до Лос-Анджелеса. Ну, и я тоже подсел.

У меня щелкнуло в животе, словно включился взрывной механизм.

– Вы объясняете, что попали на тот поезд в поисках Кобба.

– Звонит мать парня, – сказал он. – Хоть и не хочется, а попробуешь что-то сделать. Потому что, а если бы это была твоя мама, так?

– А мой сын случайно оказался в том же поезде.

– Вам хочется найти смысл, – сказал он. – Понимаю. Мой сын подавился морковкой. По правде сказать, ни в чем нет смысла. Просто белый шум.

Я чувствовал, что не могу больше сдерживаться. Слишком устал, слишком натянуты нервы, слишком долго продолжался отчаянный поиск чуда.

– Так что же? – спросил я. – Случайность, что вы работали на военного подрядчика, терявшего миллиарды долларов, если бы приняли билль Сигрэма?

Он пожал плечами.

Короткое движение, наигранно безразличное. Глядя на этого безликого человека в комбинезоне, я подумал, не пришел ли он меня убить. Бывший спецназовец, обученный темному искусству уничтожения. Не предшествуют ли его слова пуле? Пожатие плеч – удару ножом? Или незаметному быстродействующему яду, который скоро найдет путь в мою кровь? Газеты сообщат о смерти во сне, в зале ожидания остинского аэропорта. Меня назовут «отцом осужденного убийцы Дэниела Аллена». Или он схватит меня и выжмет жизнь из легких – два незнакомца обнимутся, как любовники, в пустом туалете.

Едва эта мысль мелькнула в голове, я отогнал ее.

И продолжал:

– Вы хотите меня убедить, что Кобб случайно прошел подготовку снайпера, а вы – спецназовца? Я должен поверить, что вы с моим сыном поговорили о погоде и немножко о спорте, а потом он сошел с поезда и убил кандидата в президенты? Я просто… хочу до конца понять.

На секунду в его глазах мелькнуло что-то вроде жалости.

– Понятно, – сказал он. – Правда слишком жестока. Шкатулка для ребенка. Вот вам и хочется думать, что нас послали искать вашего мальчика. Что мы выслеживали его месяцами – одинокого безумца, затерявшегося на западе. Может, мы вышли на него еще в Вассаре, заметили, что он бросил учебу, и внесли в список потенциальных жертв. А потом каким-то образом… Каким? Мысли прочитали? Увидели, что он поддается программированию? Способен на насилие в соответствующих обстоятельствах? И вот компания посылает двух бывших спецназовцев промывать ему мозги, вставлять взрывной механизм? И за полтора часа в товарном вагоне мы превращаем вашего сына – милого, заблудшего, мухи не обидевшего сына – в нечто зловещее, неузнаваемое? Вы так полагаете?

Я закусил губу. Это звучало бредом, но именно это я и говорил. Либо это правда, либо я сойду с ума.

– Его казнят, – сказал я.

Он обдумал мои слова:

– Я вам вот что скажу: даже будь это правдой, даже если я в поезде что-то ему сказал, подтолкнул – я не говорил, но если бы – что из того? Даже если он был пешкой, пешка тоже участвует в игре. Я хочу сказать, что даже в лучшем случае получается плохо. Хорошего человека не заставишь поступать дурно. Переделать человека – не сэндвич съесть. Разве что в фантастике. Никто не может нас изменить, кроме жизни.

– Что вы хотите сказать?

– Я говорю: стоит признать, что другого стрелка не было, что не кто-то другой спустил курок, и вам некуда деваться от правды. Ваш сын убийца.

Я шатался, стоя на белой плитке на резиновых, как у пьяного, ногах.

– Нет. Это…

– Вам пора остановиться, – сказал он. – Вы знаете правду. Ваш сын виновен. Больше вам ничего знать не надо.

– Нет. Надо.

– Что? Причину, по которой он спустил курок? Вы хотите понять, что заставило его это сделать? Кто он в душе, в самой ее глубине? Но почему до вас не доходит: понимая причину, вы оправдываете убийство. Вы убеждаете себя, что как-то, каким-то образом ваш сын совершил благородный поступок. Пусть не благородный – хотя бы оправданный. Но это не так. И вам придется это принять. Вы его никогда не поймете.