Читать книгу "Заложницы вождя - Анатолий Баюканский"

— Все умрем! — философски изрек Мурашко. — К заступникам мы еще вернемся, а пока… время поджимает. Начальство торопит, пора закрывать дело, врагов на фронте и в тылу — уйма, не известно, где больше. Немецкая агентура здорово поработала. Для нее война — пир во время чумы.

— Я устал. Спрашивайте по существу, — набычился Банатурский, — мне надоели ваши сказки про братьев Гримм, тоже, между прочим, немцы.

— Ишь, какой начитанный. Не желаешь отвечать, поможем, но когда прижмем, на снисхождение не надейся. Итак, подведем черту под твоей антисоветской деятельностью. Через ссыльную Эльзу Эренрайх ты поддерживал связь с Анной Пффаф — резидентом немецкой разведки в Сибири, она входила в ведомство адмирала Канариса. Так?

— А кто этот кана… кана…каналиус?

— Не притворяйся! Ты — молодой и глупый, прежде чем продолжить допрос, я прочту тебе выдержку из газеты. — Мурашко расправил на колене газету «Красная звезда», начал читать: «Комендант Яновского лагеря, оберштурмфюрер Вильгауз, ради спорта и удовольствия жены и дочери, систематически стрелял из автомата с балкона канцелярии лагеря в заключенных, работавших в мастерских, потом передавал автомат жене, и она тоже стреляла. Иногда, чтобы доставить удовольствие девятилетней дочери, Вильгауз заставлял подбрасывать в воздух детей и стрелял в них. Дочь аплодировала и кричала: «Папа, еще, еще!» И он стрелял».

— Хватит! — Рыдания подступили к горлу Банатурского. — Зачем вы мне это читаете? Я сам видел смерть, а вы… в тылу отсиживались. Толком-то объяснить не можете. Только и знаете, что называть немецкие фамилии. Сами-то хоть воевали на фронте?

— В тылу, Банатурский, врагов не меньше, чем на фронте, — многозначительно отпарировал самодовольный Мурашко, — но… ближе к делу. Я постараюсь кратко обрисовать твою преступную деятельность, слушай внимательно и тогда поймешь, что полностью изобличен. Анна Пффаф, по заданию своих немецких шефов, добровольно примкнула к ссыльным, чтобы проникнуть на один из важнейших советских стратегических и оборонных объектов. Для чего? Для сбора сведений о поставках фронту оружия и боеприпасов. Мало того, она даже сумела проникнуть, войдя в доверие к одному из руководителей комбината, в святая святых секретного комбината.

— К Каримову, что ли?

— Это — псевдоним, и зря ты думаешь, что располагаешь сведениями, которыми можешь опорочить руководителя. Ну, дотумкал? Мурашко постучал указательным пальцем по виску Бориса. — Все сходится?

— Нет, — криво усмехнулся Борис, — как же могли навредить немки, если они на работе, в бараках, под конвоем вохровцев? Как же Анна сумела попасть в дом Каримова? Из цеха-то просто так не выйдешь, а с комбината…

— Эх, молодо-зелено, не знаешь ты еще всех уловок вражьей агентуры, да она в любую щель пролезет. Что же касается Анны Пффаф, то… Ладно, на суде обо всем узнаешь.

Борис больше не сомневался в том, что Мурашко говорит сущую ерунду. Какие шпионы из Эльзы и Анны? Да и он вроде как вражеский лазутчик со своими связными и центром. Все это было бы забавно в иное время, но сейчас… Не иначе, как большой сибирский начальник, как называла Эльза Каримова, пытается свалить всю вину на них.

— Будешь отрицать свое участие в саботажно-вредительской группе, — напористо продолжал допытываться Мурашко, — только усугубишь вину. Следствие располагает полными данными о причастности к немецкой группе тебя, Борис Банатурский, а также одного замаскировавшегося еврея, который здесь, в Сибири, сумел сменить фамилию с Генриха Шура на Геннадия Шурова. Вы, в свою очередь, привлекли к работе деклассированных элементов из уголовников, носящих воровские клички «Бура» и «Топорик».

— Вы, оказывается, и про «Буру» знаете! — простодушно изрек Борис, чем крайне обрадовал следователя, у Мурашко от радости аж затряслись губы. — Это я, дурак набитый, втянул ребят в плохую историю. «Буру» надо выпустить, он — чистый.

— Следствие разберется! — Мурашко, не поднимая глаз, что-то быстро писал в общую тетрадь.

— И как же мы вредили? — пытался шутить Борис, хотя на душе было муторно. Надо было отдать должное следователям — все подшили к делу, каждый их промах. И раскопали про Генриха. Ведь все ребята знали, что он сменил имя, но…

— Здесь вопросы задаю я! — самодовольно отрубил Мурашко. Он отложил тетрадь в сторону, склонился к Борису. Ладно, коль у нас пошел доверительный разговор и дабы окончательно сбить с тебя спесь, отвечу и на этот каверзный вопрос: недавний взрыв на вспомогательном производстве — ваших рук дело? Молчишь? Анна Пффаф уже чистосердечно призналась в этом. Сейчас завершается расследование еще одного ЧП о крушении состава с боеприпасами. Налицо еще одна ваша акция, которая, к счастью, сорвалась.

— Даже покушение на товарища Сталина мы готовили! — скривился Борис. — Вали кулем, потом разберем. Я еле ноги волочу, немки — под конвоем, «Бура» с комбината неделю не выходит.

— Нервничаешь, Банатурский, сгибаешься под тяжестью улик. — Мурашко едва ли не торжествовал, и Борис никак не мог понять: валяет он дурака или все принимает за чистую монету.

— Ну, до товарища Сталина вам никак не дотянуться, руки коротки, а вот на руководителей комбината вы попытались замахнуться.

— На Каримова, что ли? — Сам назвал фамилию! Сухое лицо следователя покраснело. — Надеюсь, и на суде отпираться от сего факта не станешь. Скажешь: выполняя задание фашистского центра в Сибири, я с помощью местных уголовников решил убрать одного из многоопытных руководителей.

— Подлец ваш Каримов, — выдавил из себя Борис, — прохвост, каких свет не видывал.

— Еще и оскорбляешь? Защита — лучшее нападение. Вы надеялись изъять из домашнего сейфа заместителя начальника комбината секретные данные. А твои байки насчет любовных мук — детский лепет на лужайке.

— Разве генерал Каримов хранил секретные документы дома? — Борис попытался приподняться на подушке. — Каримов — самый настоящий враг народа, им бы вы лучше занялись.

— Странны дела твои, Господи! — дурашливо скривился Мурашко. — Ты Каримова грязью поливаешь, а он просит органы проявить к тебе снисхождение, мол, преступники малолетние, сами не ведают, что творят. С чего бы это, а? — У следователя, как заметил Борис, была привычка задавать вопросы и, не дожидаясь ответа на них, переходить к следующим вопросам.

— Плевать я хотел на каримовские снисхождения! — продолжал дерзить Борис, кожей чувствуя, что вот-вот Мурашко сорвется на крик, ударит в лицо. На всякий случай, отвернулся к стене. Зубы блатными выбиты, лицо ноет от боли.

— А вот это совсем невежливо! — Мурашко резким движением отшвырнул Бориса от стены. — Говорить со мной не желаешь, твое дело, тогда бумагу подпиши!

— Что в бумаге?

— Твое чистосердечное признание. Подпишешь, и я, клянусь честью, обещаю полное содействие при определении меры наказания. — Мурашко сунул под нос Борису аккуратно исписанный лист бумаги. — Подпишешь?

— Отказываюсь! — Борис сжал кулаки так, что боль пронзила руку до локтя. — Вины за собой не признаю, кроме одной!