Читать книгу "Сиротка. В ладонях судьбы - Мари-Бернадетт Дюпюи"

— Впрочем, твои блондинки мне тоже не нужны. Я гомосексуалист, Симон. Надеюсь, ты не станешь презирать меня за то, что я сказал тебе правду? В юности я вынес достаточно унижений и даже побоев.

— Не волнуйся, я не вижу в этом проблемы, — ответил молодой человек. — У меня на родине есть подруга, почти сестра, Эрмина. Она оперная певица, и в ее среде к таким людям относятся нормально. Так что не бойся, Хенрик, я все понимаю.

Эти дружеские отношения сблизили их еще больше. Но Симону приходилось скрывать то, что он испытывал в глубине души, буквально одержимый общением с поляком, вызывавшим в нем все большее желание. Они жили в одной комнате с побеленными известью стенами, где стояли две узкие железные кровати. У них была прекрасная возможность незаметно разглядывать друг друга по утрам, когда они по очереди мылись в единственном цинковом тазу, который был в их распоряжении.

Ни один, ни другой больше не думали о побеге. Их хозяин следил за ними, и каждый вечер им надлежало являться в деревню, чтобы расписаться в журнале у чиновника Рейха, который удостоверял их присутствие на ферме.

Месяц назад, в середине октября, Симон перестал ломать комедию. Когда они заканчивали доить коров, Хенрик получил удар копытом от одной из них, самой беспокойной. Он согнулся пополам от боли, держась руками за пах.

— Пойдем в комнату, я тебя осмотрю! — воскликнул Симон. — Если у тебя идет кровь, я попрошу этих поганых хозяев позвать врача.

— Поганых, — простонал поляк, передразнивая своего товарища, несмотря на боль. — Да, поганые фрицы!

Корчась от боли и смеха, Хенрик спустил брюки и лег на кровать. На внутренней части ляжки красовалась огромная гематома.

— Слава богу, ничего страшного, — произнес Симон, почувствовав, как горит все его тело и путаются мысли. — Я немного помассирую.

— Не стоит, — прерывисто дыша от волнения, ответил его друг. — У тебя нет ни мази, ни спирта. Слушай, я бы сейчас не отказался от рюмочки водки. У нас дома ее делают не хуже, чем русские.

Симон его больше не слушал. Он напрочь забыл красавца метиса, о котором столько мечтал, и его руки стали блуждать по молочно-белой коже Хенрика, спускаясь от бедер к коленям, затем поднимаясь к животу.

— Я солгал тебе, — признался он дрожащим голосом. — Я такой же, как ты. Три года назад я чуть не покончил с собой от стыда. А мой отец, ограниченный мужлан с каменным сердцем, задушил бы меня, если бы узнал, или вышвырнул бы из дому.

Охваченный недоверчивой радостью, поляк направил пальцы Симона к своему пенису, набухшему от желания. Затем, сгорая от нетерпения, он поднялся, чтобы поцеловать прекрасного любовника, упавшего на него с неба в затерянной долине Германии.

С тех пор оба пленника жили в полной гармонии. Никогда еще Симон не чувствовал себя таким счастливым. И в этот дождливый вечер они никак не могли оторваться друг от друга.

— Вставай, лодырь! — во второй раз сказал Хенрик. — Фрау Манн пожалуется своему мужу, если ты сейчас же не выпустишь меня из кровати. У нас будет полно времени ночью.

— К черту коров и молоко! И этого бульдога из деревни, который готов нас расстрелять, отдавая нацистское приветствие. Мерзавец высшей пробы.

Симон, оттолкнув Хенрика, вскочил. Он выпятил грудь, вскинул руку вверх и воскликнул:

— Хайль Гитлер! Хайль грязный фюрер!

— Ты с ума сошел? Не так громко!

Но поляк не мог справиться с приступом смеха. Гордый своей выходкой, старший сын Маруа принялся маршировать по обветшалому полу. Возбужденный и хохочущий Хенрик подошел к нему и обнял его для последнего поцелуя, лаская нижнюю часть спины. Фрау Манн, вошедшая без стука, обнаружила их в этой недвусмысленной позе.

— Mein Gott![40]— тихо воскликнула она и убежала.

— Теперь она расскажет об этом своему мужу, — встревожился Симон, тут же растеряв всю веселость. — Ну и пусть, им-то какая разница?

— Не знаю, — вздохнул Хенрик. — Пойдем вниз.

Сорок восемь часов спустя за ними пришел патруль. Им не предоставили никаких объяснений. Когда Симон залезал в грузовик, он получил удар прикладом ружья по спине. Солдат, ударивший его, презрительно бросил на хорошем французском:

— Мужчина, предающийся противоестественным развратным действиям с другим мужчиной, подлежит аресту.

Хенрик испуганно плакал под равнодушными взглядами фермеров. Он не осмелился рассказать своему любовнику, как нацисты относятся к гомосексуалистам. Подобно евреям и цыганам, последние считались низшими существами, от которых надлежало очищать арийское общество.

Любовников отправили в лагерь Бухенвальд, где на их полосатые куртки нашили перевернутые розовые треугольники, указывающие на их гомосексуальную ориентацию.

Симон Маруа переступил порог ада с гордо поднятой головой, взволнованно думая о единственной женщине, которая сумела пробудить в его сердце любовь, — об Эрмине, Соловье из Валь-Жальбера.

Сент-Эдвидж, четверг, 19 ноября 1942 года

Эрмина слезла с лошади возле дома Лафлеров, расположенного в километре от Сент-Эдвиджа. Она опять взяла старого Шинука у Жозефа. Снег шел с перерывами, было около двух градусов мороза, что вполне комфортно для молодой женщины, привыкшей к куда более суровым холодам.

«Что я здесь делаю? — упрекнула она себя. — Я безрассудно отправилась сюда, потому что больше не могла выносить молчание Овида. Но его, возможно, нет дома. Что скажет его мать, если я побеспокою ее без уважительной причины?»

Она никак не могла решиться постучать, но дверь вдруг открылась, и в проеме показался учитель. Увидев ее, он побледнел.

— Эрмина? Но…

— Я хотела узнать, как ваши дела, — призналась она. — Вы можете уделить мне несколько минут?

На нем были черный свитер и вельветовые брюки. Судя по всему, он начал отпускать бороду.

— Я подойду к вам в конюшню, — сказал Овид. — Только сапоги надену. Дорогу вы знаете…

Эрмина сочла такой прием несколько прохладным. Она была разочарована и подумывала о том, чтобы вскочить в седло и уехать отсюда как можно скорее.

«Слишком поздно, — усмехнулась она про себя. — Ладно, раз уж я здесь, нужно все выяснить».

Она привязала Шинука в пустом стойле. Конь Овида громко заржал, словно узнал своего собрата. Молодая женщина расстегнула кожаную куртку, подбитую овечьей шерстью, сняла с головы шапочку и встряхнула волосами.

— Я была неправа, сто раз неправа, — упрекнула она себя.

Молодой человек был уже здесь, на пороге конюшни. Он сделал два шага в ее сторону.

— В чем вы были неправы? — спросил он. — Что решили навестить друга? Думаю, вы правильно сделали. Я уже смирился с тем, что больше никогда не увижу свою воплощенную мечту.