Читать книгу "Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932-1934 - Макс Галло"

«Преданность – фундаментальный закон государства, – заявляет Тербовен. – Гнойник был удален. Естественно, гангрена еще не уничтожена до конца, как это бывает везде и во все времена. Но главное, что мы теперь знаем, как с ней бороться».

Речь Тербовена прерывается аплодисментами, а когда он кричит «Зиг хайль!», эсэсовцы и штурмовики подхватывают этот призыв, и рев их голосов эхом отзывается на всех площадях. После Тербовена выступают другие офицеры и чиновники, а потом начинается парад. Оркестры СС, одетые в черное, отбивают ритм на своих барабанах, украшенных эмблемой мертвой головы. Они исполняют «Маршируя по Руру». Парад открывают эсэсовцы, и толпа, которой неизвестны подробности операции, понимает, что видит теперь новое лицо гитлеровского рейха. По всей Германии прославляют СС. Толпа молча расходится в темноте жаркой летней ночи, а подразделения СС, которых встречали радостными криками и прославляли в речах, возвращаются в свои лагеря. Солдаты и офицеры Черной гвардии понимают, что после «ночи длинных ножей» они стали хозяевами страны.

В тот вечер фрау фон Папен с дочерьми возвращается в Берлин. Они встревожены: фрау Чиршская сообщила им об аресте своего мужа, и они не знают, какая судьба постигла вице-канцлера. Перед виллой фон Папена все еще дежурит полицейская машина, а вход по-прежнему охраняет капитан полиции. Но Франц фон Папен жив. Он кипит от негодования, на чем свет стоит клянет нацистов и свой домашний арест, под который его посадили. На следующий день временно возобновляется телефонная связь. Первым звонит Геринг. «Он имел наглость спросить меня, почему я не явился на заседание кабинета, которое вот-вот должно было начаться, – вспоминал Папен. – Я ответил слишком резко для дипломата. Геринг выразил удивление – он притворился, что не знает, что домашний арест с меня еще не снят, и просил простить его за это упущение. Сразу же после звонка Геринга люди, охранявшие меня, уехали, и я смог отправиться в Канцелярию».

В зале, где собрались министры, канцлер Гитлер переходит от одного министра к другому. Он выглядит отдохнувшим и находится в прекрасной форме. Сегодня, по прошествии суток с тех пор, как прозвучали последние выстрелы, как он получил поздравления от генерала Бредова и маршала Гинденбурга и убедился, что немецкий народ воспринял разгром СА как должное, он уверен, что одержал победу. Ясность его видения помогла ему принять в нужный момент правильное решение и одним решительным ударом уничтожить всех своих врагов. Его хранит судьба, теперь он стал настоящим вождем народа, его фюрером. Все собравшиеся обращаются к нему с почтением, подчеркивая его власть. Карл Шмидт, нацистский юрист, перефразируя закон и подгоняя его под новые обстоятельства, в своих воспоминаниях не постеснялся написать: «Действия фюрера были актом простой справедливости и не нуждались ни в законе, ни в органах юстиции – фюрер сам по себе закон и юстиция».

Итак, фюрер может делать все, что захочет. Министр юстиции, готовясь к заседанию Совета министров 3 июля, составил проект закона, который, в чем он нисколько не сомневается, будет принят. Единственная статья этого закона гласит: «Меры, принятые 30 июня и 1 и 2 июля, полностью соответствуют закону и были осуществлены в целях пресечения предательских действий, угрожавших безопасности страны».

Итак, вмешательства закона не требуется. Чтобы уничтожить любого человека, достаточно одного лишь желания фюрера.

Когда в комнату входит вице-канцлер, Гитлер с самым дружелюбным видом подходит к нему. «Он предложил мне занять мое место, – вспоминает Папен, – но я заявил, что об этом не может быть и речи, и потребовал разговора наедине». Гитлер и Папен удаляются в соседнюю комнату. Гитлер все понимает и полон желания помочь. Как и в прошлые разы, когда ему удавалось достичь желаемого, он готов выслушивать признания, изображать сочувствие и исцелять чужие раны.

«Я резким тоном сообщил ему, что произошло в Канцелярии и у меня дома, и потребовал немедленно начать расследование по поводу действий, предпринятых против моих коллег».

Фюрер ничего не отвечает. Это может означать все, что угодно: он ничего не знает о том, что сообщил ему Папен; он прикажет начать следствие; он в душе потешается над Папеном или, наоборот, совершенно согласен с ним. Но когда вице-канцлер заявляет, что намерен подать в отставку и сделать это публично, Гитлер начинает возражать.

«Ситуация в стране очень напряженная, – говорит он, – я не могу принять вашей отставки, пока все не успокоится. А тем временем прошу вас выполнить одну мою просьбу и принять участие хотя бы в ближайшем заседании рейхстага, где я намерен дать отчет о своих действиях».

Но Папен не соглашается на это. «Я не вижу никакой возможности и дальше занимать свое место в Совете министров», – заявляет он.

Однако Гитлер все-таки сумел добиться того, что было ему нужно, – отставка Папена произойдет без огласки. Народ не узнает о расхождении мнений канцлера и его заместителя. Пусть люди думают, что в правительстве рейха, от Гинденбурга до Папена, от Бломберга до Рудольфа Гесса, царит единство и гибель Рема и других осужденных произошла по единодушному согласию всех его членов. Видимость единства – это все, что нужно Гитлеру. Пусть Папен не присутствует на сессии рейхстага, пусть его не будет на скамье, где сидит правительство, – у Гитлера еще есть время, чтобы уладить этот вопрос. Сессия назначена на 13 июля и состоится в здании Кроль-оперы.

Гитлер возвращается в зал заседаний один. Он совершенно спокоен. Генералы Бломберг, Гесс, Геринг и все другие министры уже заняли места у длинного прямоугольного стола. Гитлер, стоя у своего стула и уперев кулаки в бумаги, лежащие перед ним, излагает свою версию событий.

Он говорит, все более возбуждаясь. «Под эгидой Рема, – начинает он, – сформировалась клика, членов которой объединяли личные амбиции и извращенные пристрастия...» Голос его возвышается, он полон гнева и презрения. «Рем много раз давал мне слово чести. Я всегда защищал его, но он предал меня, своего фюрера, предал подло, как изменник». Казненный Рем конечно же виноват во всем. «Рем имел дурные привычки [о которых Гитлер знал уже давно, но которые именно сейчас сделались почему-то нетерпимыми]... Он окружил себя мужчинами, и все они понесли жестокое, но заслуженное наказание...» Выясняется, что кровь Рема очистила нацизм. «Рем хотел предать свою страну... Между Ремом, Шлейхером, фон Альвенслебеном, Грегором Штрассером и французским послом существовала тайная связь...» Гитлер, словно молотом, вбивает эти слова в головы слушателей, а потом долго молчит, прежде чем заявить, что он, фюрер, решил провести операцию, подробности и успешное завершение которой членам правительства хорошо известны.

Он садится; лицо его мокрое от пота. Он заново пережил «ночь длинных ножей», заново разыграл спектакль, где справедливость наказывает измену. Это была репетиция той длинной речи, которую он произнесет в парламенте и которую услышит весь народ. Встает генерал Бломберг, чтобы ответить фюреру, – суровый, уверенный в себе и спокойный. Облаченный в простую форму, увенчанный многими наградами, Бломберг одним своим видом внушает уважение. Он – олицетворение преданного и благородного солдата, честно выполняющего долг перед рейхом.