Читать книгу "В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок"

На сей раз визит проходил официально; когда 1 ноября Анжу прибыл в Лондон, его поместили в доме рядом с дворцом Ричмонд, где тогда находился двор. Мендоса отметил, что «королева не уделяет внимания ничему, так ей хочется находиться вместе с герцогом в покоях с утра до полудня и после, два или три часа после заката. Не могу сказать, чем они там занимаются».[800]Говорили, что каждое утро, когда Анжу еще лежал в постели, Елизавета приходила к нему с чашкой бульона и что, «когда королева и Анжу оставались одни, она дарит ему себя до полного его удовольствия и дает столько, сколько любая женщина способна дать мужчине, однако не хочет, чтобы их близость предавали огласке».[801]Тем не менее французская делегация испытывала все меньше надежд на скорую свадьбу; их недовольство угрожало любому союзу между двумя странами. Елизавета немедленно приняла меры, дабы доказать своему жениху, что настроена серьезно.

В одиннадцать часов 22 ноября Елизавета гуляла с Анжу в своей галерее в Уайтхолле, где собрался двор, чтобы посмотреть турнир по случаю очередной годовщины ее вступления на престол. Когда к королеве подошел французский посол и сказал, что Генрих III велел ему «узнать лично от королевы ее намерения относительно замужества с его братом», Елизавета решительно ответила: «Можете написать королю, что герцог Анжуйский будет моим мужем». Она повернулась к ошеломленному герцогу, поцеловала его в губы и, сняв с пальца кольцо, отдала ему «в залог».[802]Настал великий миг. Когда королева призвала своих придворных и повторила то, что она только что сказала, многие дамы разразились слезами. Посол немедленно удалился, чтобы передать новость во Францию. Король Генрих III объявил, что его брат будет королем Англии и вскоре станет «неприятным шипом» в ноге испанского короля.[803]

И все же, хотя Мендоса утверждал, что «жители Лондона считали, будто брак уже совершен, а французы придерживались того же мнения», Елизавета, по мнению испанского посла, «притворялась и тянула время». Притворство заключалось в ее способности убедить Анжу, что она настроена серьезно; при этом она ставила условием, чтобы подданные одобрили ее выбор. Елизавета не теряла хладнокровия и уверенности, она знала, что парламент и Тайный совет настроены непримиримо против ее брака. Как выразился Мендоса, «с помощью личной связи она привязывает его к себе», и добавил: «Она предпочитает, чтобы казалось, будто свадьба сорвалась из-за ее подданных, а не из-за нее самой, так как ей важно и дальше сохранять его привязанность, чтобы сдерживать его брата [Генриха III] и не допустить с их стороны никаких враждебных действий».[804]

Тайный совет, как и следовало ожидать, отнесся к решению королевы враждебно. Сэр Кристофер Хаттон сетовал: если она выйдет замуж против воли народа, ее могут свергнуть. Дадли, раздосадованный изъявлениями чувств Ели заветы к Анжу, дошел до того, что напрямую спросил ее, «девица она или женщина».[805]То был невероятно дерзкий вопрос. Однако Елизавета спокойно отвечала, что она еще девица; может быть, ей польстило, что ей в ее возрасте задают подобный вопрос, а может быть, она радовалась возможности продемонстрировать, что она по-прежнему королева-девственница.

Вечером того дня, когда Елизавета заявила, что выйдет за Анжу, ее опочивальня бурлила. Елизавета лежала с Дороти Стаффорд, Мэри Скадамор и Бланш Парри, которые «рыдали и говорили о ждущих ее ужасах, и так ослабили ее разум своими доводами», что королева не могла уснуть. Они умоляли ее «не делить власть и славу с супругом-иностранцем и не марать свою славу протестантской королевы, обещав повиноваться мужу-католику».[806]Елизавета не спала почти всю ночь и утром послала за Анжу. Он застал ее бледной и в слезах. Королева пожаловалась, что «еще две такие ночи, как эта, доведут ее до могилы». Она объяснила: «Хотя ее привязанность к нему не ослабела, она, после мучительной борьбы, решилась пожертвовать своим счастьем ради блага ее подданных».[807]По словам одного очевидца, она сказала герцогу: с ее стороны нечестно выходить за него, так как ему нужна жена, которая сумеет выносить детей и продолжить род Валуа. Однако она обещала «любить его как друг, даже больше, чем если бы он стал ее мужем».[808]

В начале февраля 1582 г., когда Анжу уехал из Англии в Нидерланды, он считался протеже королевы. Елизавета бурно оплакивала потерю возлюбленного, говоря, что больше не сможет оставаться в Уайтхолле, «потому что это место навевает на нее воспоминания о том, с кем она рассталась так неохотно». После того как он уехал, она изображала горе по поводу своей утраты. Она кричала, что отдала бы миллион, чтобы ее лягушонок снова плавал в Темзе, а не в застойных водах Нидерландов, хотя Мендоса утверждал, что на самом деле Елизавета плясала от радости, потому что избавилась от француза.[809]Отъезд Анжу из Англии знаменовал конец брачным планам Елизаветы, что она прекрасно понимала. Отказав ему, она теряла возможность вступить в брак и родить детей. В стихотворении «На его отъезд», написанном после отъезда Анжу во Францию, Елизавета раскрывала свои смешанные чувства: нежелание вступать в брак и вместе с тем одиночество и жажду любви: «Не смею боль свою открыть, и я грущу. / Люблю, но маску ненависти снова надеваю. / Я бессловесною кажусь, но я внутри ропщу, / А вслух роптать себе не позволяю. / И стыну я, и гибну от огня, / И никогда не стану прежней я. / Моя печаль, как тень, за мной летит, / На солнце так быстра и невесома, / Но лишь я к ней – и прочь она спешит…»[810][811]

Королева и герцог продолжали обмениваться страстными письмами, они даже обсуждали свадьбу спустя много времени после того, как она стала невозможной. Кампания Анжу во Фландрии окончилась неудачей, и летом 1584 г. он умер от лихорадки. Елизавета надела траур и писала Екатерине Медичи: «…даже ваше горе не может быть больше моего. Хотя вы его мать, у вас еще остаются другие дети. Но я не нахожу утешения, кроме смерти, которая, как я надеюсь, скоро объединит нас. Мадам, если бы вы могли видеть мое сердце, вы бы увидели портрет тела без души. Но я больше не стану обременять вас своими жалобами, ведь у вас много своих горестей».[812]