Читать книгу "Ковер царя Соломона - Барбара Вайн"

Никакой разницы не было. Теперь уже – никакой. По дороге к станции Сесилия, механически переставляя ноги и, не глядя, куда ступает, пересекла железнодорожный мост. Она проделывала этот путь десятки тысяч раз и сейчас шла как автомат, вспоминая свою юность и все свое прошлое и размышляя о том, что в действительности имеет значение в этой жизни. Неужели правда ни в чем нет никакого смысла? В годы ее молодости такую женщину, как Тина, затравили бы, а во времена ее собственной матери женщина, ведущая себя подобным образом, стала бы презираемым всеми изгоем. Теперь же те, кто знал мисс Дарн, только улыбались. Не то чтобы они ее прощали – нет, никто просто не видел в ее поведении ничего предосудительного. Совершенно ничего.

Апрельским вечером 1951 года на перегоне Центральной линии между станциями «Лейтонстоун» и «Снейрсбрук» были сброшены на пути три велосипеда. Возникло короткое замыкание, в результате которого движение задержалось где-то на полчаса.

За полвека до этого происшествия из поезда, направляющегося из Сити в Южный Лондон по Северной линии, выпал пассажир. Поезд как раз проходил по туннелю на полной скорости, и мужчина погиб.

В ноябре 1927 года на станции «Пикадилли» один из контролеров хотел закрыть дверь движущего поезда. Его затянуло в туннель, и он тоже разбился насмерть. Двадцать лет спустя между станциями «Ливерпуль-стрит» и «Банк» один из охранников погиб, упав с шедшего на восток поезда. В том же году на «Ланкастер-гейт» лишился жизни еще один мужчина: его рука застряла в дверях, когда он попытался их закрыть, и его утащило в туннель.

Поднявшись по чуть скользким, покрытым плесенью деревянным ступеням на мост, Сесилия замерла на секунду, глядя невидящим взором вниз, на паутину серых проводов и серебряные линии рельсов, уходящих в сторону Финчли-роуд. Что станет с детьми, когда Брайан все узнает? Кто будет их содержать? Тина – ее единственная наследница. Дом, естественно, отойдет ей. Хотя теперь миссис Дарн подумала, что обязана позаботиться о Джаспере и Бьенвиде, оставив дом им. Не для того, чтобы наказать дочь, а чтобы защитить внуков от нищеты. В ближайший понедельник нужно пойти к адвокату и переписать завещание.

Очнувшись, пожилая женщина спустилась на другую сторону станции и, предъявив пенсионный проездной, прошла на платформу. В ее в голову закралась ужасная мысль. Если даже мораль времен ее молодости, столь жесткая, прочная и неотвратимая, что люди уверены были в ее вечности и неизменности, если даже она исчезла, то что же останется, скажем, лет через двадцать от морали нынешней? Неужели тоже ничего?

То, как ведет себя Тина, во времена Сесилии считалось худшим поведением для женщины. Теперь же это расценивается как абсолютно нормальный образ жизни. Раньше печать «незаконнорожденного» оставалась на тебе всю жизнь, пусть люди и признавали, что твоей собственной вины в этом нет. А теперь? Разве это кого-нибудь волнует? И еще: то, чем занимается сейчас Питер, практически в порядке вещей, а отец миссис Дарн полагал это величайшим грехом, о котором в их доме нельзя было не то что упоминать напрямую, но даже намекать. Таким образом, вполне может статься, что вещи, считающиеся сегодня преступлениями, например насилие над детьми или детская порнография, завтра тоже могут стать нормой? И когда-нибудь потом, когда ее самой уже не будет в живых, люди будут со снисходительной улыбкой смотреть на то, что для Сесилии было худшим из грехов?!

Кто знает? Она больше ничего не понимала. Тина, используя современный оборот, назвала бы ее обалдевшей. Но пожилая дама вовсе не обалдела, не растерялась и даже не была в замешательстве. Для нее было очевидным, что стерлась, размылась и свелась на нет сама грань между добром и злом. Она никогда не верила в Бога, только в правила, которые до сих пор вроде бы неплохо служили людям, но вдруг были признаны недействительными. И мир не рухнул, он просто стал пустым и ничтожным. Шум в голове миссис Дарн все продолжался. Некоторое время она с интересом слушала его, а потом ощутила вибрацию и певучий звук, сопровождающий прибытие поезда.

Она чувствовала себя как бы расколотой – так вернее всего можно было обозначить ее состояние. У нее имелось тело, выполняющее определенные действия: вот оно шагнуло в вагон, проследовало к сиденью, уселось… И была та часть ее, которую она называла сознанием, отстраненно наблюдавшая за телом с некоторого расстояния, паря в воздухе, словно Сесилия уже умерла. На нее навалилось беспредельное одиночество.

Конечно, в поезде были другие люди – времена, когда можно было зайти в вагон на их станции и не обнаружить там ни единого человека, давно прошли. Но миссис Дарн казалось, что к человеческим телам приделаны козлиные и обезьяньи головы, настолько эти лица были лишены признаков рассудка, человечности и цивилизованности. На «Свисс-Коттедж» вагон начал быстро заполняться народом. Сесилия закрыла глаза, отступая в свой персональный Малабар – темный, пустой, всеми заброшенный, полный лишь далеким монотонным грохотом.

Первый раз за последнее время она ехала в этом катящемся под уклон поезде, не вспоминая о погибшем малыше и o том ужасе, который он должен был испытать, не ощущая сочувствия и жалости к его родителям. Его смерть не имела больше никакого значения, размышлять о ней было бессмысленно, в этом мире вообще все потеряло смысл. Старая женщина думала о сумбуре и стуке крови в собственной голове.

Вагон начал пустеть. Хождение пассажиров туда-сюда вернуло ее к действительности, и она, открыв глаза, увидела обычный бейкерстритовский «массовый исход». Внезапно миссис Дарн почувствовала слабость, похожую на сосущий голод, тошноту от пустого желудка. Рот ее наполнился слюной. Она попыталась нащупать свою сумочку и не обнаружила ее. Сумочка исчезла.

Временами случалось, что, назначив друг другу встречу, подруги приезжали на одном и том же поезде, сами об этом не зная. Дафна садилась в поезд в Уиллсдене, а двумя остановками позже, в Западном Хэмпстеде, в него же попадала Сесилия. Так могло быть и на этот раз. Но сегодня миссис Дарн даже не вспомнила о том, что можно поделиться с Дафной всем произошедшим, не пожалела, как это всегда случалось в прошлом, об ее отсутствии. После открытия, так потрясшего пожилую женщину, все ее мысли вращались вокруг общечеловеческих взаимоотношений, а о каких-то конкретных людях она не думала. Те, кто находился с ней в одном вагоне, казались ей химерами со звериными головами, не способными отличить добро от зла, не могущими ни помочь ей, ни навредить.

Тем не менее кто-то из них украл ее сумочку.

Сесилия испытала чувство, которое посещает всех нас, когда мы обнаруживаем, что потеряли нечто ценное и важное. Оно тяжело ворочалось и шевелилось внутри нее, словно чудовищный эмбрион в странно-безболезненных родовых схватках. Вдруг миссис Дарн показалось, что ее голова отделилась от тела и невесомо парит в воздухе. И неожиданно все закончилось. На какое-то мгновение она исчезла из вагона, из этого мира, ее затянуло во тьму, на секунду она словно умерла, а потом опять обнаружила себя на сиденье, завалившейся на бок, словно вытащенная на берег лодка.

Она сидела рядом с дверью, и около ее места имелся металлический поручень, за который держались стоящие пассажиры. Сесилия тоже держалась за него правой рукой, и с этой рукой все было в порядке. Женщина встала на ноги. Точнее, на одну ногу – правую. Ее левая нога, как и левая рука, были мертвы. Никто не обращал на нее внимания. Говорили, что именно так оно и происходит, и пожилая дама, исходя из своего нового ви́дения мира, ничему не удивилась. «Что же, я всегда была выносливой», – подумалось ей. Она стояла прямо, то есть почти прямо, вцепившись в металлическую трубу. Поезд прибыл на «Бонд-стрит», кто-то нажал кнопку, и дверь открылась.