Читать книгу "Смерш времени. "Чистильщик" из будущего - Юрий Корчевский"

Потянуло дымком. Я насторожился. И наши и немцы освобождали от жителей ближайшую прифронтовую полосу. Так что дым – явно не от деревенской избы.

Я залег, стал приглядываться.

Вдали в лесу мелькали фигуры. На опушку вышел немец с забинтованной рукой, неловко прикурил. Да у них тут полевой госпиталь! И дымком тянет, потому как печки в палатках топят. После кровопотери раненые даже в летнюю жару мерзнут, чего уж про теперешнюю погоду говорить. И не обойти их никак. Слева – дорога, справа от нее, в лесу чахлом – госпиталь.

Я достал ранец и стал в нем рыться. Вроде видел там индивидуальный перевязочный пакет. Точно – вот он, немецкий, бумажный.

Я разорвал упаковку из пергаментной бумаги, обмотал голову и шею, а сверху, на макушку, кое-как натянул пилотку. И смело двинулся по лесу к госпиталю. Если мое поведение покажется кому-то странным, если я не отвечу на обращенную ко мне немецкую речь, все объяснится ранением или контузией. Какой спрос с раненого или контуженного в голову?

Вопреки моим опасениям, на меня никто не обратил внимания. Я прошел по палаточному городку, где было множество раненых – сидящих, лежащих, бродивших между палатками с перевязанными конечностями, головами. Если я от них и отличался, так только тем, что мундир не в крови.

Я пересек территорию госпиталя и пошел дальше – по дороге. Вот госпиталь, вот немец идет – раненый, перевязанный. Ничего подозрительного.

Так я и шел, пока слева не увидел противотанковую батарею. Была бы она обычная, пушечная, или гаубичная – те от передовой стоять могут далеко, за несколько километров, а противотанковая – непосредственно вблизи траншеи, на дальности прямого выстрела по танку. Или это – резервная линия обороны? Разница принципиальная. Если это уже передовая, то мне лучше бы быть тут ночью, потому что надо нейтралку переходить, стало быть – до ночи где-то надо находиться. А на передовой это не так просто – военнослужащих много, все друг друга в ротах, а часто и в батальонах знают, по крайней мере – в лицо. Другое дело – запасная или резервная линия. Между ней и передовой может быть от пяти до пятнадцати километров. Вот между этими двумя позициями мне прятаться надо.

Ко мне, держа в руках незажженную сигарету, подошел артиллерист с батареи и попросил о чем-то. Я хоть языка и не знал, но догадался – достал зажигалку и дал прикурить.

Немец поблагодарил:

– Данке. –  Потом стал что-то говорить. Я пожал плечами и показал на забинтованную голову. Немец посмотрел на меня как-то жалостливо, покачал головой и отошел.

Маскировку в виде повязки я выбрал очень удачно. Вроде я здесь, все меня видят, – даже вот один заговорил, и в то же время на меня никто не обращает внимания. Наоборот – раненый солдат, идущий не в тыл, а к передовой, вызывает уважение.

Пока я с немцем стоял, прислушивался. Если передний край близок, стрельба должна быть слышна и прочие звуки, которые на передовой всегда присутствуют: разговоры, бренчание пустых банок на колючей проволоке, лязг оружия.

А тут – ничего подобно. И местность вперед метров на триста видна, а проволочных заграждений нет, как не видно и траншей. Я перевел дух: стало быть, запасная позиция.

Я пошел вперед по дороге, добрел до леса, присел на опушке, закурил. Что в этом необычного? Устал солдат – ранен, присел отдохнуть.

Мимо проезжали мотоциклы, шли пехотинцы – строем и в одиночку. И никого моя личность не заинтересовала.

Улучив момент, когда никого близко не было, я юркнул поглубже в лесок, не лесок даже – рощицу. Причем чахлую и прореженную взрывами бомб и снарядов – вон сколько деревьев повалено. Нашел местечко поукромнее – под вывернутым корнем поваленной ели, и забрался под него. Тут потеплее, ветер не дует. Вскрыл ножом консервную банку с ветчиной, не спеша съел. Проголодался – время-то уже обеденное, да и пешком отмахал сегодня изрядно.

Вкусная ветчина была! Я облизал пальцы, улегся и смежил веки. Сколько до передовой осталось? Языка бы взять, да толку с того! Я по-немецки все равно ничего не понимаю. Придется сидеть в роще до ночи, а потом уже – где ползком, где пешком – добираться к своим. Немного напрягало, что местность не изучена, прямо «терра инкогнита».

Где наши? Есть ли на пути преграды вроде рек? Где минные поля? Немцы густо минировали нейтральную полосу минами-ловушками. Наступил на такую неосторожно, она вверх на метр подпрыгивает и взрывается. Даже в положении лежа от нее не убережешься. И не сказать, чтобы мощная, но на семь-десять метров – зона сплошного поражения. А хлопнет мина на нейтралке – немцам сигнал: или разведка ползет, или саперы проход освобождают. И туда сразу – огонь из пулеметов и минометов. Мало не покажется.

Угревшись, я придремал, и проснулся, когда солнце уже стало садиться – от холода. Согнутые руки и ноги замерзли и потеряли чувствительность.

Я встал, попрыгал, размахивая руками, поприседал, разгоняя кровь. Стало теплее. Я открыл еще одну банку консервов, съел. Показалось мало – съел еще. Чего добро беречь? Все равно ранец бросать надо – с ним ползти тяжелее, да и зацепиться за колючую проволоку можно. Вытащил из ранца автоматный магазин, сунул в голенище сапога. Снова попрыгал – ничего не звякает, не бренчит. Нож бы еще – вроде финки, плохо без него – втихую часового не снять. В кармане же только перочинный, которым консервные банки открывал.

Я вышел к дороге, которая уже опустела. Не любили немцы ездить по ночам в прифронтовой полосе, опасаясь партизан на оккупированной территории.

Впереди послышался разговор. Я успел свернуть с дороги в кювет. Немцы прошли недалеко. Ешкин кот! Я же бинты не снял, они в темноте белеют. Быстро сорвав демаскирующие меня бинты, присыпал их землей. Глаза уже адаптировались к темноте, потому передвигался я быстро – от ямки к кустам, от одного укрытия к другому.

Впереди – не более чем в километре от меня – слышалась редкая стрельба, взлетали ракеты. До передовой уже недалеко.

Я наткнулся на небольшой склад боеприпасов – вокруг штабелей из ящиков со снарядами расхаживал часовой. Хорошо, что луна, на миг выглянувшая из-за туч, отразилась на примкнутом к винтовке штыке. Именно с ее «помощью» я и увидел, в какую сторону направляется часовой.

Ползком я обогнул склад и дальше уже только полз.

Что такое километр? Ерунда, десять минут ходьбы. Но не ползком на пузе и в чужом тылу. Я этот проклятый километр два часа преодолевал.

Очередная взлетевшая ракета осветила линию траншей. До них совсем чуть-чуть, и ста метров не будет. Я застыл на месте. Теперь – только наблюдать: где часовые, где пулеметные гнезда, где ракетчики.

Так я провел не менее часа. За это время успели поменяться караульные, и теперь я точно знал места их расположения.

Времени – два часа ночи. Пора! Следующая смена – в четыре утра. Немцы – педанты, все делают по часам.

Я подполз к траншее и заглянул в нее. Пусто. Перемахнул через траншею и бруствер, пополз дальше. И уперся в колючку. Саперных ножниц нет, перерезать нечем, а проволока натянута густо. Я пополз вдоль нее. В одном месте заметил небольшую ложбинку. Нашел веточку. Медленно – по сантиметру, чтобы не звякнули консервные банки, – приподнял нижний ряд проволоки, подпер ее веткой и нырнул в ложбинку. Прополз! И – по-пластунски к своим позициям. Только руками впереди шарил, чтобы на мину не попасть. Обшарил руками полметра перед собой – передвинулся, дальше обшарил и – снова вперед. Медленно, долго, муторно, зато надежно.