Читать книгу "Дело о старинном портрете - Катерина Врублевская"

Там было темно и сыро, пахло затхлостью, табаком и кислятиной. Я немного приоткрыла ставни, чтобы в комнату проникли предрассветные лучи, и осмотрелась.

Узкий диванчик был застелен покрывалом с кистями. Я подошла к секретеру и выдвинула ящики. В них оказались разные бумаги, поломанные перья, несколько носовых платков и рассыпанная колода игральных карт. На потертом ковре висели сабли, трубки с длинными чубуками, но… пистолетов там не было. А я точно помню, что они были.

Значит, хотя бы одним из них воспользовались и убили Улисса. Я и не заметила, что размышляю вслух.

— Вы не ошиблись, сударыня, у вас хорошая память, — ответил мне спокойный голос.

Резко повернувшись, я увидела в проеме раскрытой двери князя Засекина-Батайского с направленным на меня пистолетом.

— Если закричите, я выстрелю. Так что не рекомендую, Аполлинария Лазаревна.

— Вы вернулись, князь? — пробормотала я. — А как же заутреня?

— Наверное, идет своим чередом. Внезапно начался дождь, и я вернулся за зонтиком. Верно говорят, что возвращаться — плохая примета: дороги не будет. Но на этот раз мне повезло. А вот вам…

— И что вы намерены предпринять, Кирилл Игоревич? — спросила я, удивляясь своему спокойствию. На самом деле я была загипнотизирована словно кролик удавом и не сводила взгляда с направленного на меня пистолета.

— Разве у меня есть иной выход? — пожал он плечами.

— Отпустите меня. Не берите греха на душу. Вы же христианин, православный. К заутрене ходите.

— Одной душой больше, одной меньше — какая, в сущности, разница? Все равно гореть в геенне огненной.

— Вы уже убивали? — запинаясь, спросила я. Я знала, что он убийца, но мне почему-то хотелось, чтобы он сам в этом признался.

— Приходилось, — ухмыльнулся Засекин-Батайский.

Говоря с ним, я лихорадочно думала, чем же зацепить князя, чтобы он расслабился и перестал наводить на меня пистолет, и еще — как дать знак Доминику?

И тут мне пришла в голову одна мысль.

— Вот уж не думала, что так бесславно закончу свою жизнь, — печально произнесла я. — Уж лучше бы я погибла на родине, пусть и от рук царской охранки.

— Что?! — удивился он, и пистолет в его руке дрогнул. — Вы блефуете!

— Осторожно, князь. Вы меня ненароком пристрелите, а я ведь еще не закончила дело, ради которого приехала сюда.

Я исступленно молилась про себя, чтобы Засекин-Батайский поверил хотя бы отчасти в ту чушь, которую я сейчас несла.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— Уж не обессудьте, Аполлинария Лазаревна, для вящего спокойствия позвольте произвести над вами одно действо. — Князь, пятясь, подошел к шкафу, пошарил, не глядя, левой рукой и извлек из него пару наручников. — Я вас прикую к спинке кровати и только тогда опущу пистолет. И вы мне все расскажете.

— Приковывайте, — обреченно вздохнула я.

— Всегда отмечал за вами неженский ум и крепость духа, — удовлетворенно произнес он и опустил пистолет лишь тогда, когда мои запястья оказались пристегнутыми наручниками к прутьям массивной кровати, стоявшей в алькове, таком же, как у меня. — Вот теперь славно. Рассказывайте, Полина, в чем настоящая цель вашего визита в Париж.

Не верю, что вы проехали всю Европу, чтобы вернуть блудного художника средней руки. Вы птица высокого полета, негоже вам за мещанами бегать, себя забыв…

Я покраснела. Но не от смущения, как подумал князь, а от предвкушения авантюры, в которую намеревалась пуститься. Я склонила голову, чтобы князь не заметил выражения моего лица — это было бы мне совсем некстати.

И я вспомнила, как много лет назад, когда я еще была юной институткой с толстой косой, отец в очередной раз вернулся из служебной поездки в Москву и рассказал мне, а также зашедшему нас навестить Владимиру Гавриловичу сюжет новой пьесы. Лазарь Петрович был завзятым театралом. Приезжая по делам в Петербург или Москву, он не упускал возможности посетить Мариинский, Большой и Малый театры. На сей раз пьеса оказалась хоть и скандальной, но посредственной и провалилась с большим треском. Она называлась «Золотые сердца»[51]. Я была уверена, что Засекин-Батайский ничего не знает о ней, и решила использовать сюжет этой пьесы, несколько приукрасив его. Выдумщица из меня никакая, а так — хоть драматург поможет.

Помню, отец очень возмущался, называл пьесу пасквилем и хулой на беззаветно преданных своему делу земских врачей. Он близко принял к сердцу сюжет, потому что его лучший друг, земский врач Алтуфьев, в тот год скончался от сыпного тифа. Алтуфьев самоотверженно боролся с эпидемией, разразившейся среди крестьян.

Отец радовался тому, что пьесу освистали, а вот Авилов не разделял его мнения. Они поспорили. Владимир Гаврилович, который тоже приятельствовал с Алтуфьевым, встречаясь с ним у нас в доме, сказал Лазарю Петровичу, что в пьесе есть подтекст, понятный лишь тем, кто знает историю, на основе которой написан ее сюжет. И что нет в пьесе никакого пасквиля на самоотверженных земских врачей. Он рассказал, что Маруся, героиня пьесы, существует на самом деле и что он был шапочно знаком с ней и ее мужем. Жили они в Пензе, потом с шестью детьми переехали в Симбирск. Супруг Маруси — тихий и скромный земский учитель, а ее дети рождены от разных мужчин: старшая дочь — от великого князя, ставшего впоследствии государем Александром Вторым, а сын Александр — от Дмитрия Каракозова, стрелявшего в отца ее дочери. Второй раз об этой странной семье я услышала спустя пять лет, когда отец прочитал в газетах о казни преступников, покушавшихся на жизнь нынешнего императора.

— Кирилл Игоревич, голубчик, — взмолилась я. — Не убивайте меня, я вам все расскажу. Произошла нелепая ошибка, недоразумение, и если вы сейчас убьете меня, то будете мучиться угрызениями совести до конца своих дней, что убили соратницу по партии! Я вас поначалу подозревала, думала, что вы подосланный агент Охранного отделения, ведь вы говорили мне о народовольцах и романе Чернышевского неспроста!

— Но кто вы? — удивился он.