Читать книгу "Бета-самец - Денис Гуцко"

— Без «ё» сегодня никак. Особенно в политике. Без «ё» только черви плодятся.

Потом он придумал «Бойку́» новую этимологию — дескать, это начало украино-тюркской фразы «Бо ёк порядку». Наконец, однажды со строгим лицом Топилин сообщил Коле, что на самом деле — раньше он не мог ему этого открыть, раньше он его проверял на вшивость — «БоЁк» составлен из начальных слогов имени и фамилии миллионерши Боккаччо Ёко, которая разработала и пустила гулять по свету концепцию «смешных революций» (Интернета на конюшне не было, проверить Коля не мог).

В боевого клоуна Топилин перевоплощался легко — будто и впрямь долгие годы только тем и занимался, что подтрунивал над припухшей властью: рисовал на стенах карикатуры на тандем, устраивал жестокие розыгрыши городским чинушам (с некоторыми из них в своей реальной любореченской жизни Топилин здоровался за руку).

Реакция Коли на его россказни была по-детски непосредственной. Слушать, как он заходится от смеха, Топилин мог часами.

Коле особенно понравилась история о том, как, по всем законам шпионских фильмов — отключив сигнализацию и видеонаблюдение, по веревочным лестницам, вооруженные краской и трафаретами, «бойки» проникли в гараж любореченской мэрии, и только что купленные «мерсы» украсила ставшая знаменитой с тех пор «задница под шляпой» (господин мер любил фетровые шляпы).

— Жаль, они в таком виде из гаража не выезжали. Но мы всё на камеру сняли. Два миллиона просмотров в Ютьюбе.

Коля хохотал и смотрел на него восхищенно. Было приятно читать восхищение в глазах того, кто в два раза тебя моложе.

За год службы Коля бывал в увольнительных всего четыре раза. Полковничья чета была против. И Яшка не одобрял отлучек. Заметит, что из кирпичной хибары вместо Коли вышел незнакомый боец, — тут же начинает безобразничать: подстилку разбрасывает, лягает ясли.

С появлением Топилина Коля принялся осваивать волнующую практику самоволок: предупредив дневального на КПП, прихватив рацию, приезжал верхом к Топилину в гости. Благо, недалеко, два километра по степному клину. Из Топилинского окна КПП как на ладони, и даже если дневальный предупредить забудет, можно успеть вернуться, заметив выезжающую машину. Зловредному Яшке в каждой такой самоволке перепадал какой-нибудь деликатес: яблоко, морковка, горсть рафинада, — и он стоял во дворе как паинька, скромно пофыркивая и в предвкушении вкусного пожевывая голые ветки яблонь.

Топилин к таким встречам готовился: Колину веру в боевых клоунов нужно было подпитывать чем-то материальным. Однажды, например, запасся окурками разных марок. Женские для убедительности испачкал грифелем красной гелиевой ручки, завалявшейся в бардачке «Тигуана». Хранил набитую пепельницу в ящике стола, дабы окурки не заветрились. Когда нагрянул Коля, Топилин вынул пепельницу и как бы не нарочно пронес перед самым его носом. Коля тут же вспапашился, хлопнул себя по коленям:

— А ну стоять! У тебя что, баба была?!

— Да нет же, какая баба, — ответил Топилин, словно оправдываясь. — То есть баба, но не в этом смысле. Бойки мои приходили. Алик «мальборо» курит, Мамонт «честерфилд». А эти, тонкие, — это Иришка. Всю ночь сидели, терли за свое.

Коля кивал головой: ну да, я так и подумал.

— Опять затеваете?

— Да затеваем, — как бы нехотя признавался Топилин. — Хотим к рекламной панели подключиться, такая громадина возле парка Горького, видел?

Коля не видел.

— Ну, не важно. В общем, хотим подключиться и ролик прокрутить. Чувак будет в маске Путина его голосом говорить. Сначала скажет: «Вы меня слышите, бандерлоги?» Потом: «Лет ми спик фром май харт», — задушевно так, ну, ты в курсе. И дальше уже идет рефрен: «не дождетесь, не дождетесь». Один из наших сочиняет уже.

Сверкающее снежное поле бесконечной разреженной цепью прочесывали опоры ЛЭП. За полем тянулась бетонная линейка забора, посередине которого выступал коробок КПП. Слева над забором проклюнулись крыши военного городка, справа полосатым поплавком всплывала вышка ЦУПа. Дальше — летное поле, исчерканное крестиками лопастей, и снова снег. Все, из чего помимо седла и навоза, да еще хнычущей ненависти к полковничихе Юле, состояла Колина воинская служба. Топилин смотрел на далекий забор, за которым из мальчиков штампуют мужчин, — и думал: «А ведь повезло парню, что к коню приставлен. С такими-то миниатюрными габаритами и детским смехом — сломали бы в первую очередь. Кого и ломать, как не таких вот смешливых недомерков? А тут, на отшибе, — уберегся».

10

С Антоном мы вместе призывались. Правда, ни на пересыльном пункте, ни в поезде его никто не видел. Он присоединился к группе новобранцев перед самым КПП: вышел солдатик из белой «Волги», кивнул приветливо сопровождавшему нас офицеру, встал в строй. Про Антона много разных слухов ходило. Говорили, что он сын командира части, сын командира округа, еще чей-то сын. Антон насмешливо темнил, с любыми слухами соглашался, сам распускал самые нелепые — например, будто в армии он прячется от бандитов по программе защиты свидетелей. Или что он крестник Мавроди. Однажды мне надоели эти басни и, улучив минуту, когда командир пребывал в хорошем расположении духа, я поинтересовался у него насчет Антона.

— А сам Литвинов что говорит? — переспросил почему-то Стеблина.

— Говорит, сдал в суде цыганского наркобарона. Менты, говорит, обещали программу по защите свидетелей, он им поверил. А они его сюда — вроде как спрятали.

Сняв фуражку, чтобы не слетела, командир расхохотался, запрокидывая голову и хлопая себя по ляжке.

— А то, я слышал, его в сыновья мне записали, — сказал он, отсмеявшись и водрузив фуражку на место. — Папа у него первый секретарь обкома. Любореченского, кажется.

— А почему же он служит? — ляпнул я, испытывая на прочность настроение командира.

Оно оказалось прочным в тот день.

— Вообще-то, товарищ солдат, — заметил командир, переходя на легкий рык, — служба в вооруженных силах является священным долгом каждого гражданина Российской Федерации. Не считая того, что служба в армии необходима для поступления в некоторые учебные заведения государственной важности. Усек?

— Так точно, усек.

— Вот и молодец. Повынимай из кактуса бычки, и можешь идти на обед.

Подполковник Стеблина был человек непредсказуемый. Случалось, я огребал от него за то, что какой-нибудь затрапезный приказ по части оказывался слегка примят или испачкан по краешку копировальной бумагой. В другой раз мне сходил серьезный прокол — к примеру, он заставал меня спящим на штабном диванчике (у моего будильника случались сбои, а утренний крик дневального я обычно игнорировал). Зато я печатал набело с запятыми. И не бухал. Но выше всего начштаба оценил надписи «Внимание! Караульный стреляет на поражение!», которыми я украсил забор нашей части.

— Надо же, — сказал он, уважительно понижая голос. — Без всякой разметки. А ровно.