Читать книгу "Секс, еда и незнакомцы - Грэм Харви"

принимают дихотомию природа/культура как данность, в то время как агентный реализм считает объективным референтом эмпирических утверждений материально-дискурсивные феномены (с переопределенными должным образом понятиями объективности и референта). Как я отмечала выше, мы все могли бы согласиться с тем, что единичный эксперимент никогда не создает теорию и не приводит к ее слому, и c такой оговоркой агентный реализм дает возможность помыслить «социальное» и «натуральное» совокупно, с отзывчивостью и ответственностью перед миром (Barad 2011:5).

Барад заключает: «Наша мета/физика, как любые хорошие научные теории, должна быть живой, ответственной и отзывчивой к миру. Как еще могут наши теории иметь смысл (matter)?» (Ibid 9). Не могу предложить хорошей причины для исключения религиоведения из такого переосмысления научной практики (performance).

Отставить скобки

Одним из достоинств материального и деятельностного (performative) подходов к религии как к материальным и деятельностным (performative) феноменам является то, что мы можем наконец перестать пытаться что-то «заключать в скобки». Феноменология продолжает выделять субъективность в качестве главного предмета исследования, считая ее главным локусом опыта, порой превосходящим культуру и природу. Как пишет Васкес,

в религиоведении чистая субъективность верующего – выраженная ли в грубой силе его/ее внутренних состояний или в его/ее «предельных интересах», или в поиске смысла – создает предельное, аутентичное и нередуцируемое основание, не позволяющее заблудиться в разнообразном и постоянно меняющемся мире дискурсов, практик и институтов. Результат разговора на этом «жаргоне аутентичности» (McCutcheon 2003:173) остается прежним: обесценивание «внешних» религиозных явлений, часто привязанных к телу, как всего-навсего проявлений глубокой внутренней сверхисторической реальности (Vasquez 2011:64).

Полностью освободившись от одержимости верой, субъективностью, аффективными и когнитивными переживаниями и другими видами внутренних состояний (за исключением таких их аспектов, что имеют отношение к практикам (performances), которые нас интересуют), мы полностью сосредоточимся на том, что люди делают.

Для большей ясности добавлю, что верования лежат в основе того, как некоторые христиане практикуют (do) свою религию. Они лежат в основе религиозной практики других людей, которые практикуют свою религию так же, как это делают христиане. Уважение является сутью религий многих коренных народов. Чистота – центральный мотив для иудеев и синтоистов, среди прочих. Верования, уважение и чистота, однако, не являются внутренними установками, но выразительными действиями. Они не выражают душу, разум, дух или другое постулируемое внутреннее качество (interiority). Это действия или практики (performances). Это дела, что-то привносящие в проживание жизни. Религия – то, что люди делают. Когда ученые изучают, что делают люди, они не изучают выражение установок, идей, постулатов. Они не заключают в скобки предположительно внутренние или трансцендентные, духовные или душевные основания религии. Они изучают религию. Они могут изучать религию в качестве целиком и полностью включенных в связи и соучаствующих личностей, поскольку религия – это не чужая субъективность, а деятельность, основанная на связях.

И вновь о живой религии

Я предлагаю считать веру телесной и совместной практикой (performance) некоторых религиозных людей, не свойственной всем религиям. Не эта деятельность мотивирует большинство, за исключением тех, кто испытал серьезное влияние реформированного христианства и Просвещения, коренящегося в протестантизме. Следовательно, вера (общинная приверженность исповеданию) не является определяющей для религии. Как в таком случае следует нам определять предмет наших научных штудий? Я настаиваю на том, что для понимания религии нам нужно понимать реальный мир.

Вместо того чтобы теоретически осмысливать религию так, как если бы Лютер верно распознал устройство нашего мира, в котором (божественная) реальность находится «внутри, под и рядом с» обыденной реальностью и которое, следовательно, подразумевает веру и проповедь, нам следует вновь начать где-то там. Вместо того чтобы теоретически осмысливать религию так, как если бы Декарт усовершенствовал объективность, отделив разум от материи, нам следует начать заново в реальном мире. Вместо того чтобы теоретически осмысливать религию так, как если бы рамки Вестфальского мира справедливо замыкали религию в реальности частного и приватного, откуда она не могла бы на законных основаниях влиять на власть государства, мы должны начать сначала. Мы должны быть еще радикальнее, чем раньше.

Наш мир – это мир, в котором люди соучаствуют в развитии вместе с множеством взаимосвязанных видов, будучи телесными, пространственными и взаимодействующими со-творящими личностями. Это мир без сверхотделений, в котором ничто в людях не является уникальным, за исключением того уникального сочетания, конструирующего нас в каждом нашем внезапном, взаимосвязанном и локальном взаимодействии в конкретном времени и месте. Религия в этом мире едва ли является деятельностью исключительно человеческой. Она едва ли отделена (разве что эвристически) от других видов деятельности. Говорить о чем-то столь равномерно разлитом по всей жизни может быть сложно, поскольку оно по определению не отличается от других объектов и действий. Но истина состоит в том, что в реальности не существует сверхотделенных объектов и действий. Мы должны найти способы изучать материю и действия в процессе того, как они смешиваются, перетекают друг в друга, меняют форму и возникают заново.

Васкес замечает:

Как писал Расселл Маккатчеон в своей рецензии на эту рукопись, сегодня пришло новое поколение ученых, критикующих науку прошлого, «поскольку она не позволяла им увидеть религию в достаточном количестве мест». Кажущаяся радикальной, на деле эта критика дает религиоведению новую жизнь, открывая возможность видеть религию повсеместно в повседневной жизни (Vasques 2011:325).

Как убедительно показывает Примиано, не существует иной религии, чем повседневная, вернакулярная (Primiano 1995, 2012). А Макгуйар демонстрирует, что живая религия намного интереснее, чем воображаемая, определенная текстами или вероисповеданием (McGuire 2008). Нужно добиться лишь того, чтобы слова «религия» было достаточно, чтобы понять, что речь идет о повседневной, живой, практикуемой (performative), материальной, вернакулярной религии. С этой целью я отправился «куда-то еще», туда, где религия имеет место в реальном мире. Это не примитивные и не досовременные культуры. Они не претендуют на то, чтобы быть аутентично традиционными, не тронутыми глобальным слишком-модерном. Они остаются «где-то там» по разным причинам, одна из которых в том, что там религии – всецело общинные, взаимосвязанные, материальные, практикуемые (performative) и сплетенные с другими повседневными действиями. Такие «где-то там» помогают нам увидеть, что, где бы религия ни практиковалась, она является не косной, но текучей, хотя люди, ее практикующие, порой возводят барьеры, препятствуя изменениям. Она осуществляется совместно с близкими и либо исключает, либо вовлекает чужаков (которые могут стать близкими или врагами).