Читать книгу "Русская сила графа Соколова - Валентин Лавров"

Эпистолы

Михаил Александрович Бестужев, уже после смерти старшего брата в 1855 году, писал историку М. И. Семевскому:

«Мудрено ли, что такая оригинальная личность, как личность капитана Лукина, подействовала обаятельно на живое, впечатлительное воображение ребенка и была причиною в решительном избрании — поприщем жизни — морской службы.

Весьма естественно и то, что брат в лице Лукина видел идеал совершеннейшего моряка, и желание быть на него похожим положило свою печать на многие черты его характера. Так, шалости молодых его годов носили отпечаток подражания богатырству, рыцарству, тур-де-форс[8] Лукина; так, своеобразный, но плавный его разговор; так, даже щеголеватый, но своеобразный военный его костюм, несмотря на затруднительность отступления от строго поставленной формы, — все это носило признаки привитого желания: походить на свой идеал.

Даже в зрелых годах… брат часто, увлекаясь впечатлениями юности, красноречиво описывал подвиги русского Геркулеса. Помню, как теперь, один вечер, в глухую осеннюю пору в Свеаборге, в дружеском кружке корпусных офицеров и нас штук восемь маленьких кадет, только что поступивших в Морской корпус, увезенный из Петербурга в Свеаборг из страха наполеоновского нашествия на Первопрестольную столицу… Брат вспоминал о нем как о близком и хорошо знакомом нашим родителям; вспоминал, как он своим простым, дышащим непритворною откровенностью моряка, обращением, даром своего слова, по наружности безыскусственно, но в сущности разумно-логически умел привлекать все сердца…»

* * *

Когда Николай Бестужев начинал говорить о Лукине, он весь светлел лицом, ласково и весело оглядывая слушателей. Михаил Александрович приводит в своем письме несколько рассказов брата:

«Однажды Лукин предложил: „Пошли кататься на коляске!” — рассказывал Николай Александрович. — Все дети, в том числе и я сам, радостно закричали: „Пошли кататься, пошли кататься!”

Мама сказала, чтобы кучер запрягал коляску.

„Прасковья Михайловна, а это лишнее! — улыбнулся Лукин. — Ведь вас я пригласил кататься, я сам и запрягу…”

Когда мы вышли во двор, то там стояла распряженная коляска.

Дети с хохотом и визгом забрались в нее. Лукин подсадил маму. Затем этот богатырь сам впрягся в оглобли и… начал возить коляску по двору. Нашему детскому счастью не было предела!

Другой раз он провожал нашу матушку до кареты. Дверца захлопнулась, кучер взгромоздился на козлы, тронул вожжами: „Но, залетные, пошли!”

Лошади было рванулись, но тут же стали. Что за чертовщина! Кучер дал лошадям кнута. Они дернулись, напряглись и вновь — ни с места.

Кучер испуганно начал креститься, затем замахал кнутом. Матушка, видя, что кучер хлещет лошадей, те становятся дыбом, но с места двинуться не могут, решила было, что те взбесились, и в испуге хотела было выпрыгнуть из кареты.

И лишь я надрывался со смеху, ибо все наблюдал со стороны: Лукин за колесо удерживал карету. Целая упряжка лошадей не могла сдвинуться с места!

Какой это был пример для меня, чтобы еще усердней „заниматься с Монтескье” или гирями, которые, впрочем, и без того уже успели стать моим развлечением».

Каждый раз, приезжая к Бестужевым, Лукин рассказывал им о своих приключениях. (Впрочем, свидетелем некоторых из этих эпизодов был и сам Николай.)

Михаил Бестужев, вспоминая о жизни легендарного капитана, основываясь на рассказах старшего брата, писал: «Лукин с 12 человеками гребцов раз воевал целый город Шарнез, схватя двух главных зачинщиков. Как-то раз при посещении одного из своих друзей, не застав его лома, он сказал денщику, встретившему его с железною кочергою, которою выгребал из печи угли: „Скажи, что я был!” — „Но кто вы, ваше высокоблагородие?” — возразил денщик. „А, ты не знаешь, кто я такой? Вот отдай ему эту цыдулку”. — Лукин, взяв железную кочергу, завязал ее узлом и отдал денщику: „Отдай барину, он узнает, кто был”. Барин точно узнал, кто был».

Рассказывал многое множество разных анекдотов про Лукина, как он гнул подковы, как выгибал из целкового на ладони чашечки, которые дарил своим приятелям в знак памяти…

Память детства

Чем труднее было Бестужеву, тем чаще в его памяти всплывали невозвратные, счастливые дни детства. Вот и теперь припомнился далекий рождественский вечер. В дом съезжались гости, по всем комнатам распространялся чудный запах елки, стоявшей в зале, душа переполнялась радостными надеждами.

Задув лампу, Коля сидел в детской, облокотившись на широкий деревянный подоконник. Над дальним лесом в сказочном ореоле сиял лунный лик, и бескрайняя снежная равнина искрилась мириадами бриллиантовых снежинок. Вдруг — не чудится ли? — где-то вдали, чуть не у самого леса, над наезженной дорогой парили, летели легкие саночки.

И вот уже у ворот, тяжело поводя боками и с фырканьем отдуваясь, остановились лошади. Из саночек, отбросив медвежий полог, легко соскочил на снег… Лукин.

Ах, какая радость!

Горели свечи в большой зале, дети ходили вокруг елки хороводом, Лукин изображал «страшного голодного волка». Он страшно рычал, ходил то на корточках, то на руках, то вдруг хватал кого-либо из детей. Сколько было веселого визга, хохота!..

Потом, сняв с елки золоченый грецкий орех, он, изображая фокусника, обратился к детям и взрослым:

— Уважаемая публика! У меня в руках плод земель заморских. Но сей орех не простой, а волшебный. Не стану искушать ваше терпение, проверьте его целостность. — И он протянул орех Коле.

Орех внимательно осмотрели, даже щипцами попробовали.

— Крепкий! — Улыбаясь во весь рот, Коля вернул его Лукину.

— Теперь начинается волшебство! — Лукин проговорил над орехом какую-то абракадабру. — Заколдован! — Зажав его между кончиками большого и указательного пальцев, легко-легко сплющил «плод земель заморских».

Все ахнули, зааплодировали. Лукин проделал этот фокус еще несколько раз. Потом, взяв со стола еще неоткупоренную бутылку шампанского за горлышко, стал одной рукой, перехватывая, поднимать ее, пока бутылка не встала на ладонь.

— Аж взмок! — с облегчением выдохнул Лукин. — Легче лошадь на плечах пронести. Не верите? Ну, кто попробует?

Казалось, возможности этого богатыря не имеют предела.

Богатырь Тимашов

Спустя годы Лукин с удивлением и даже некоторым восторгом поведал Николаю Александровичу, как однажды коса нашла на камень — и его сила была бита другой, еще более богатырской.

Случилось вот что. Служил на флоте некий Тимашов, детина саженного роста, с трудом умещавшийся в каюте, пролезавший в двери лишь боком.

Однажды расшалившийся Лукин толкнул Тимашова. Тот ответил, да так, ибо обладал силою совершенно чудовищной, что Лукин неловко упал в узкую щель между переносной кафельной печкой на массивных чугунных ножках и стеной. Он не мог оттуда вылезти.