Читать книгу "Закрытие темы - Сергей Носов"

– Собираете, значит.

– А то как же, не собирать… Ясно дело, собираем… Как же не собирать, когда есть?

– И что, белые есть?

– А?

– Белые есть, спрашиваю?

– И белые и не белые. Какие хош. Хош подосиновик, хош подберёзовик… Скоро грузди пойдут. Какие хош, все собираем.

– А лисички?

– А как же, лисички. И лисички и не лисички. Кто места знает, что хош соберёт.

– Taк ведь рано же ещё.

– Сказал рано… Да где же рано, когда мы с апреля уже?…

– Грибы собираете?

– А то нет. За сморчками идём.

– За сморчками?

– И за строчками. Ещё снег не сошёл, а мы за сморчками… И за строчками… На проталинке, вишь, сморчок… А то как же… Их много.

– Что-то я не помню, чтобы за сморчками ходили.

– Дак вот принимать стали – и заходили.

– Я и не отличу строчок от сморчка.

– Дак ты ж не сдаёшь… Откуда тебе знать… А кто сдаёт, сразу скажет… Строчок… Сморчок… Они же строчки будут как за кило? Восемьдесят копеек, свежие-то… А сморчки, те дороже, те рубль.

– Недорого.

– Свежие! Сушёные двадцать рублей за кило… сморчки.

– А строчки?

– У строчков серятина есть, те дешевле.

– Какая серятина?

– А ты зачем спрашиваешь? Ты же сам грибовар.

– Кто-кто?

– Иван Пихто.

– Какой грибовар?

– А ждём какова. Вон, вишь, грибовар требуется.

– А я при чём?

– Ты и есть грибовар.

– Я не грибовар.

– А кто ж, как не грибовар? Я же помню тебя грибоваром. Опять приехал.

– Да нет, я не грибовар. Я другой.

– Грибовар, грибовар. Не рассказывай. Я же помню тебя грибоваром.

– Иди, бабуля, сдавай грибы. Я тебе не грибовар никакой.

– А спрашивает. Сам грибовар, а спрашивает. Думает, не узнала.

– Узнала, узнала.

– Грибовар и есть грибовар. Что я грибовара не помню?

– Грибовар, грибовар. Иди.

– А не грибовар, говорит. Я ж вижу, грибовар. Опять приехал.

Разговор не захотел сокращаться. Вылетело только про рыжики. Да восполнит утрату последний аккорд:

Соление грибов на дому.

Трудовое соглашение на взаимовыгодной основе. Понедельник, среда, пятница.

Пробормотав под нос:

– Грибовар, – Клементьев прочь отходит.

Из репертуара «Спутника» на начало августа: «Сыщик», «Следователь по прозвищу Шериф», «Комиссар полиции обвиняет».

Краснощёков не любит детективы. Он не любит следователей уголовного розыска. Его нелюбовь к следователям носит характер фобии.

– Почему?

– Не люблю, не люблю. Стас, не люблю, не нравятся.

– Но ведь они же своим делом занимаются, Николай Кондратьевич.

– А нам зачем это показывать? Мало ли я чем занимаюсь.

– Так ведь то ж интересно. Они преступления расследуют.

– Они за это деньги получают. Это их работа, обязанность. Может, им и интересно, я рад за них, но почему мне должно быть интересно? Почему я должен сидеть вместе с ними на их совещаниях, на допросах, на явках очных каких-то там, ходить к начальству с докладом?… Почему я должен слушать, как они обсуждают свои дела, у кого есть алиби, у кого нет?… Причём бесплатно слушать, это им зарплата идёт, у них рабочий день восемь часов, а я? Меня зачем втягивать?… Ищите себе на здоровье, расследуйте, только других не впутывайте. Не люблю детективы.

Браво, Краснощёков! Я ведь сам хотел, вспоминаю, детектив написать. Чтобы так вот всё расследовали, расследовали, расследовали… Ходили бы из кабинета в кабинет, выдвигали бы новые версии, спорили бы, на летучках сидели… Производственный роман, по старому определению. А в конце – приходит преступник с повинной.

Или ещё лучше: просто бы закрыли дело за давностью срока… или как надо правильно сказать? Вот только незнание реалий меня и остановило.

– В Первомайске какая преступность? – замечает Артём Артёмыч, адвокат, он зашёл к Николаю Кондратьевичу на чашку чаю. – Вон, осудили Малявкина в прошлом году за то, что жену изнасиловал. А теперь все говорят, что сама виновата.

Артём Артёмыч попал незнамо как в «Трубу». Сверх замысла автора. Я и не думал, что он у меня появится. Какой-то несанкционированный персонаж, самовольный. За Николая Кондратьевича говорить не буду, но для меня это было весьма неожиданно, когда к нему, как старый знакомец, вдруг пришёл Артём Артёмыч, адвокат, о чьём существовании за минуту до этого я не подозревал даже; сказал несколько слов о Малявкине и увёл Клементьева – куда бы вы думали? – на рыбалку.

Рыбалка располагает к отдыху, спокойствию, благодушию. Написанное в один присест вычёркиваю с лёгким сердцем.

Оставляю конец разговора.

– Послушайте, – сказал адвокат (оба сидят с удочками на берегу Чертополоховки). – Вы не обидитесь, если я обращусь к вам с одной деликатною просьбой?

– Пожалуйста, – отозвался Клементьев.

– Не могли бы вы напечатать мой материал в газете, но за вашей подписью?

– Это как? – насторожился Клементьев.

– Или под псевдонимом, но чтобы думали, что вы принесли. Я бы и сам напечатал, но меня Колёсико не пропустит.

– Разве так можно? Ведь так не принято.

– Отчего же не принято? Чехов именно так поступил, когда его попросили.

– Первый раз слышу.

– Нет, правда. Один петербургский литератор, третьестепенный, я это хорошо знаю, потому что люблю Чехова… Один литератор, не имея возможности печататься в Москве и пребывая в крайне стеснённом состоянии, попросил Чехова отнести его рассказ в один московский журнал и напечатать за своей фамилией. Другого способа получить гонорар у писателя не было. Разумеется, я не о гонораре хлопочу. Ну а славы мне тоже не надо, вы сами понимаете.

– Где же вы такое про Чехова прочитали?

– В первом томе полного собрания писем, в примечаниях. Я подписался на письма, полное собрание сочинений у меня уже есть, а из писем вышел седьмой том, там ведь великолепные примечания. Страшно люблю Чехова. А вы?

– Да, пожалуй.

– Мне повезло. На весь Первомайск дали всего одиннадцать абонементов.

– Вы, оказывается, знаток истории литературы.

– О, нет. Это что касается конкретного случая. Просто заинтересовало. Но если заинтересует – держись! Тут я въедлив, это у меня профессиональное. До малейших деталей.