Читать книгу "Борджиа - Мишель Зевако"

С четверть часа Альма молчал. Он еще не решил, возвращаться ли ему в Монтефорте, хотя после слов Рагастена от поездки в Рим решительно отказался. Граф размышлял: допустим, он вернется в Монтефорте и начнется война; тогда для него возможны два выхода; если верх возьмет лига баронов, он станет хозяином положения, потому что будет руководить кампанией, по крайней мере формально; если же победят войска Чезаре, он всегда может отговориться, что его увезли в Монтефорте силой…

Рагастен искоса следил за ним и пытался догадаться, о чем граф думает.

«Вот он, отец Примаверы! – размышлял шевалье. – Как грустно видеть эту светлость, которая даже не имеет смелости совершить измену. И как он сумел произвести на свет, такое чудо храбрости, как Беатриче?»

Граф Альма, в свою очередь, время от времени бросал беглый взгляд на шевалье, решительным видом которого он втайне восхищался.

– Синьор, – неожиданно сказал граф, – может быть, вы знаете, что задумал относительно меня Чезаре Борджиа? Мы сейчас одни, и вам не надо опасаться ни того грубияна, ни монаха.

– Синьор граф, – отозвался Рагастен, – мне кажется, вы что-то путаете. Это монаху и барону теперь не следует меня опасаться, после того как я им разрешил еще немножко пожить.

– А вы не боитесь, что они навлекут на вас репрессии Чезаре и его отца?

– Синьор граф, репрессии папы и его семьи меня мало трогают, клянусь вам. Репутация этой семейки Борджиа, на мой взгяд, сильно завышена. Они умеют отлично пользоваться только ядом … да еще кое-чем. Но когда они выходят за эти рамки, когда они хотят убить по-иному, чем отравив еду приглашенной персоне, они превращаются в заурядных бандитов.

– Легко вам говорить такое! – оживился граф.

– Это потому, что я видел их изблизи… Чезаре Борджиа запихнул меня в одну из самых темных и самых зловонных камер в замке Святого Ангела. Я посадил Чезаре на мое место. Лукреция хотела меня убить жалом отравленного кинжала. Она обязана жизнью моему отказу убивать женщин. Папа… И он был в моей власти. Я мог бы убить его или увести с собой, если бы нашел в этом хоть какой-либо интерес. Поверьте мне, синьор граф, эти ужасные Борджиа только и способны, что играть комедии. А этого недостаточно, чтобы настоящие люди перед ними дрожали.

Граф с растущим изумлением смотрел на человека, который мог так говорить о властелинах, перед которыми склонилась в страхе вся Италия.

– Возвращаюсь к своему вопросу, – заговорил через несколько минут граф. – Вы уверены в намерениях Борджиа?

– Я слышал, как Чезаре приказал подготовить для вас камеру.

Граф опустил голову. Бесполезность его измены давила на него больше, чем сам акт отступничества. Сколь бы ни слаба была его душа, но он не без внутренней борьбы решился бросить дочь, друзей, союзников ради обеспечения постыдного мира для себя и физического, если не морального спокойствия.

Это мир от него ускользнул! Ехать в Рим – значит, оказаться в застенке Борджиа. Что же теперь делать?

Вернуться в Монтефорте?.. Но как его там примут? Кто знает, не арестуют ли и не посадят ли в тюрьму в столице собственного графства?.. Одним словом, куда ни глянь, всюду позор, страдания, гибель…

На мгновение его разум посетила идея самоубийства. Но самоубийство требует наличия решительности и физической смелости, а их у графа Альмы не было.

– Я погиб!..

Потом он опять возобновил разговор с Рагастеном:

– Вы сказали мне, синьор, что ваша голова оценена?

– Увы! Это правда. Я очень огорчен этим обстоятельством.

– И вы намерены покинуть Италию?

– Я в этом не очень уверен, синьор граф.

– Ну а что вы предполагаете сделать прежде всего?

– Не беспокойтесь обо мне, – заторопился с ответом Рагастен. – Давайте лучше поговорим о вас, синьор граф.

– Обо мне?.. Ну здесь вссе просто, синьор, – с горечью сказал граф Альма. – Я попрошу убежища у какого-нибудь государя, который способен утешить меня в беде.

– А почему бы вам не вернуться в Монтефорте?

Граф безнадежно взглянул на Рагастена. Шевалье почувствовал к нему жалость.

– Послушайте, синьор граф, – резко начал он, – хотите говорить открыто? Хотите попытаться выбраться из неприятного положения?

– Только я один могу судить о своем положении.

– Ошибаетесь, синьор граф. В равной мере и я могу его оценить.

– Вы? Это почему же? Я даже не знаю вас…

– Потому что я приехал не только спасти вам жизнь; я не дал вам пойти по пути измены…

– Синьор!

– Слово не ужаснее дела! Вы меня не знали, синьор, да и я едва слышал о вас… Но то малое, что я слышал о вас в определенных обстоятельствах, позволило мне предположить, что же произошло. Разговор Асторре с Гарконио довершил дело. А именно: вы покинули свой город и свое графство в тот самый момент, когда вас собирался атаковать Чезаре… Такой поступок называется изменой, не так ли?

– Дальше, синьор? – побледнев, спросил граф.

– Я встретил вас и рассказал, что беспощадные Борджиа, предатели по самой сути своей, собираются упрятать вас в тюрьму. Тогда в уме вашем случилась перемена. Вы оглянулись и ужаснулись пути, по которому вы шли. Вам показалось, что пропасть выросла между вами и вашими друзьями, вашими солдатами, вашей собственной семьей… и что вы никогда не сможете перешагнуть эту бездну.

Рагастен говорил заразительно. В глазах его светилась вера. Граф Альма слушал его с удивлением.

– Ну, а если я помогу вам перебраться через эту бездну?

– Невозможно!

– Невозможно?.. Ба! Увидим. Главное – это хотеть. Кто хочет, тот может.

– Но в конце концов, синьор, почему вы так интересуетесь тем, что я намерен делать или кем я хочу стать?

– Синьор, я интересуюсь вами, а также всеми теми, кому причинила зло семейка Борджиа…

– И вы полагаете, что для меня найдется честное средство выйти из этого положения?

– Не только полагаю, но и уверен в этом. Это средство зависит только от вас.

– Объясните мне, синьор, и клянусь вам, что если вы мне действительно поможете, моя благодарность не заставит себя ждать.

– Ах, синьор граф! Однажды я вам напомню эти слова!

– И вы будете достойно приняты, когда придете напомнить мне о них. Говорите же.

– Всё подчинено вашей воле, синьор граф… Если вы позволите мне говорить по-простецки, грубо, я скажу, что считаю ваше нынешнее положение одним из самых отвратительных, какие только могут случиться. Если бы подобное приключилось со мной, я бы считал смерть единственно возможным для себя исходом.

– Эх, синьор! Смерть пугает меня не больше, чем кого-либо другого… Я просто боюсь шума и осложнений…