Читать книгу "Брейгель - Клод-Анри Роке"

Какое безумие заставляло его желать смерти учеников Иисуса — так же страстно, как царь Саул желал смерти Давида?

Солдатам, которые шли рядом с ним, тоже показалось, будто они слышат обращающийся к Савлу голос. Они удивились, что никого не видят. Видели ли они ослепивший Савла свет? Время близилось к полудню. К тому же для них это был простой инцидент на дороге, который они тут же забыли. В этом свете, который ослепил Савла — и был для него солнцем, бурей, чем-то гораздо большим, чем то и другое, чем-то совсем иным, нежели светило или молния, — они, солдаты, не увидели (и не услышали) ничего особенного. Они не устрашились этого пламени, окутавшего его, словно плащ. Если мы посмотрим на картину Брейгеля, которая изображает этот эпизод, то прежде всего увидим горы, солдат, упорно преодолевающих подъем, знаменосца с розовой орифламмой, грациозно плывущей в небе, забавную шляпу всадника, сделанную как бы из листьев и напоминающую своей формой артишок. Мы можем даже и не заметить преображения гонителя христиан. Если бы маленький кусочек красочного слоя отвалился, мы бы поняли лишь то, что художник запечатлел переход обычного воинского отряда через горы. Мы бы остались в неведении относительно цели движения этого отряда и не узнали бы, что средоточием всего здесь является человеческое сердце, ослепленное неземным светом. Савл, подобно Моисею, встретил на своем пути Свет и Пламень. «Я есмь Сущий»,[133] — сказал Голос из горящего куста. А Свет на горе близ Дамаска: «Я Иисус, Которого ты гонишь; трудно тебе идти против рожна».[134] Тот самый Свет, Который говорил с Моисеем, захотел обрести имя — как каждый из нас. Бог сделал Себя неотделимым от плоти, которую могут истязать палачи. Незримый Отец людей стал человеком, ходящим среди нас; более того — отождествил Себя с самыми малыми, самыми последними из страждущих.

Тот, кто ранее не помышлял ни о чем, кроме преследования и убийства христиан (и потому весть о его приближении к городу повергла в ужас всю мессианскую общину), теперь входит в Дамаск беспомощным слепцом, которого каждый может ударить, — как ударяли Христа, предварительно завязав Ему глаза, во дворе дворца, где вершили над Ним суд. Некий человек по имени Анания видит Савла во сне и, придя к нему, именем Христа возвращает ему зрение. При этом он говорит: «Брат Савл! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святого Духа».[135] И Павел отправляется в путь, в Антиохию. Его ведет Христос, присутствующий в нем самом. И уже не он, Павел, видит, но его глазами видит Христос. То, что он знает, он узнал благодаря Божескому, а не человеческому слову. Подобно Ионе, спасшемуся из бездны, он спешит к своей Ниневии. То, что он знает, он узнал, когда был во мраке — и тогда, когда мрак обратился в Свет. Пока на него не снизошел Дух, Книги, которые он знал наизусть — он выучил их у ног мудрого раввина Гамалиэля, — оставались для него темными; хуже того, они были как бы чешуей на его глазах, бельмами, мешавшими видеть. Но Дух коснулся его сердца. Дух обратил в веру мощь его заблуждений и преступлений. И он ощутил настоятельную потребность свидетельствовать в синагогах об Иисусе — хотя только вчера эти синагоги уничтожал. Позже он придет в Иерусалим, чтобы помолиться в храме, где проповедовал Иисус, и встретиться с Петром, главой апостолов. Он не сам возжелал этой встречи: его направил Христос как Своего посланца и служителя.

Питеру Брейгелю дорога независимость Павла, не склонявшегося ни перед кем, кроме всемогущего Бога, и получившего свои полномочия не от людей, но от Духа. Брейгель с нежностью смотрит на этого человека, упавшего с лошади на горной тропе, — он кажется таким маленьким среди огромного воинства. Когда он придет в себя после этой встречи с молнией, этой встречи с пламенем любви, тогда слово его достигнет самых отдаленных уголков мира. Он скажет Петру, еще скованному ритуалом и, быть может, в большей степени преданному старой, чем новой жизни: «Тебе — иудеи; мне же пусть достанутся все остальные: эти варвары, эти римляне, эти греки». А потом, еще дальше, — эта Галлия, эта Фландрия! Солдаты, которые думали, что идут воевать ради Кесаря, невольно стали первооткрывателями новых дорог для рождающейся Церкви. Но как нам поверить, Господи, что Ты всегда будешь обращать ужас в радость, а животное неразумие — в разум? Солдаты герцога Альбы уже выступили в поход, уже движутся по прохладным и солнечным альпийским дорогам, чтобы покарать народ Фландрии, воздвигнуть смертные костры на перекрестках дорог — там, где апостолы Церкви на заре христианства воздвигали стол Еммауса!

3

Филипп II составляет хартию об основании Эскориала. Говорят, для него нет большего удовольствия, чем проводить время в обществе тамошних монахов: он специально приезжает, чтобы пожить с ними в том маленьком доме, который служит им пристанищем на период строительства. Он всегда появляется там неожиданно и ненадолго, а хотел бы остаться навсегда. Он мучает своими расспросами и распоряжениями рабочих и подрядчиков, obrero mayor.[136] Прошло уже четыре года с тех пор, как на этом месте кирка в первый раз стукнулась о камень! Между тем строительство ведется a toda furia.[137] Филипп II желает сам быть архитектором этого сооружения, которое станет восьмым чудом света: Хуан Баутиста де Толедо, ученик Микеланджело, и Хуан де Эррера — всего лишь его помощники. Сначала он задумал построить храм Виктории и посвятить его святому Лаврентию, даровавшему ему победу над французами в Сан-Кантене. Но смерть императора подсказала ему, что храм должен быть грандиозной усыпальницей, усыпальницей династии. Однако этот колосс из белого камня (который здесь, в пустынных предгорьях сьерры, очень скоро посереет) есть не более чем цоколь куда более вместительной и высокой — духовной — конструкции. Она вырастет из погруженного в скорбь сердца королевства и станет прибежищем для царственных усопших, для всех вообще душ Чистилища — головокружительная архитектурная конструкция из заупокойных месс. И здесь, среди колючих кустов и щебня Гвадаррамы, она будет нести вечную вахту, ни на миг не прекращая своего бдения, ради великих мертвецов Испании — вплоть до ужасной зари Последнего Суда. Он сам, Филипп, будет наезжать сюда очень часто, при первой возможности, будет проводить здесь все большие праздники и, невзирая на суровые кастильские зимы, молиться и бодрствовать ночами, как простой монах, в этой келье, в которой достаточно открыть дверцу — и перед глазами предстанут нескончаемая месса, святое таинство Евхаристии, священник с дароносицей. Он, Филипп, будет жить здесь словно в гробнице. Он, живой, станет участвовать в тех же мессах, которые будут служить и за упокой его собственной души, когда она низринется, наконец, в горькие пламена Чистилища — а это непременно произойдет, ибо он знает, что грехи его столь же велики, сколь и его безмерная любовь к Богу.

Отцу Хосе де Сегуэнца — тому самому, который высказал столь разумные соображения по поводу босховского «Сада наслаждений», — принадлежит следующая мысль: «В тот же год, можно сказать, в тот же месяц, когда был заложен первый камень этого храма, закончился Тридентский собор — положили последний камень в его здание. Ради утверждения и сохранения принятых Собором святых догм и статутов католический Король заложил первый камень цитадели и храма, в которых эти догмы и статуты утвердятся навечно, — и им будут повиноваться всегда». Король с восторгом вглядывался в свое творение, видя в нем зеркальное отражение себя. Он — новый Давид, ибо сражается за истинный Израиль, который есть Церковь; новый Соломон, ибо построил этот храм и, подобно древнему царю, владычествует над Иерусалимом; новый Моисей, ибо запечатлел в этом каменном здании, среди скал и пустыни, пред лицом неверных и мятежных народов, Божий Закон, Символ Католической веры. А эта усыпальница, в которой покоится тело императора, — она достойна соперничать с памятниками Ватикана и Рима. В то время как еретики пытаются опорочить монашеский уклад жизни и разрушают монастыри, король Испании воздвиг особый, колоссальный монастырь. В то время как они оскорбляют Мессу, он насадил безграничный лес месс. В то время как они презирают блеск католических церемоний и отрицают святость икон, он выкачал из всей Европы лучшие произведения тысяч живописцев, шпалерных мастеров, рисовальщиков картонов, бронзировщиков, литейщиков колоколов, ювелиров, вышивальщиков, изготовителей органов; он бросил в этот тигель чуть ли не всё золото Испанского королевства и Нового Света. В то время как они швыряли собакам мощи великомучеников и смеялись над культом святых, он собрал в сем новом Ковчеге Завета, где уже хранилась рука святого Лаврентия, самые священные реликвии: мощи святого Юста и святого Пастора, святого Филиппа, святого Варфоломея, святого Иакова — апостола Испании, и многих других. Эти мощи прибывали в специальных ящиках со всех концов христианского мира. Длинные вереницы верующих тянулись через всю Испанию, дабы проводить их к месту последнего упокоения.