Читать книгу "Брейгель - Клод-Анри Роке"

2

Есть ли другой такой святой, который сначала, как Павел, исполнял бы роль палача своих будущих единоверцев, а потом занял бы место тех, кого недавно преследовал, и испытал на себе самом издевательства толпы, тюремное заключение, смерть под топором палача? Брейгель видит в своих грезах тот момент, когда Стефан, первый мученик за веру, умирает под градом камней, тогда как будущий апостол сторожит плащи его убийц, продолжающих тщательно целиться в человека, глаза которого уже закрылись. Почувствует ли Павел стыд — в тот вечер или в последующие дни — из-за того, что прислуживал подонкам? Нет. Только нетерпеливое желание сравняться с ними. Очень скоро он уже не будет довольствоваться ролью мальчика на побегушках, присматривающего за вещами тех, кто побивает камнями дурака, их же и благословляющего. Он больше не согласится наблюдать издали, как булыжники ударяются в грудь еретика и оставляют глубокие порезы на лбу — пока тот не свалится, словно подкошенный, наземь. Ему недостаточно будет просто смотреть на мертвое тело, накрытое белым плащом с проступающими пятнами крови, — тело, в которое еще летят последние камни. Он растет. Он хочет только одного — верно исполнять свою службу. Несмотря на юный возраст, он занимает почетное место в армейской иерархии. Он носит оружие с элегантностью и любит пускать его в дело. Но он также вооружен лаконичным и метким словом. Когда он ведет свой отряд или отчитывается перед старшим по званию, его слово — это уже поступок. С первого взгляда видно, что он — человек, который раньше других сообразит, куда вонзить клинок и как заманить противника в ловушку. Он — еврей и одновременно римлянин. Он — римский гражданин: его родители заплатили за это должную цену. Он охотно бросает римлянам упреки в том, что они забыли о славе Империи, о своем долге по отношению к Кесарю. Он презирает всех тех евреев, которые не хотят понять, что процветание детей Авраама начнется только после утверждения римского господства на всей земле. Он от души готов сотрудничать со строителями нового порядка. Те евреи, которые затаились в своих жалких убежищах и еще продолжают сопротивление, пожалеют об этом. Что же касается тех, кто принимает некоего Иисуса из Назарета (заслуженно распятого, но, по слухам, восставшего из мертвых) за Мессию Израиля, — их он просто ненавидит! Он ненавидит их с такой силой, что это удивляет его самого. У него есть достаточно причин, чтобы ненавидеть и убивать их: они лгут; они благословляют, поднимая глаза к облакам, своих палачей; они предали Бога Израиля, совершают святотатственные поступки и навлекают на весь свой народ гнев римлян (тогда как последние желают для провинций только блага). Они не понимают, что евреям достаточно быть трудолюбивыми и скромными, чтобы однажды обрести власть над Римской империей, которая властвует над всем миром. Они менее всех других способны постичь великий замысел Бога Израиля, близость осуществления Его обетования. Однако сия ненависть, вынужден он признать, сия ненависть в нем, подобная огню, подобная ране, подобная грозному светилу, подобная гною, подобная хищному зверю, которому выкололи глаза, — сия ненависть не может быть объяснена никакими разумными соображениями. Это — ненависть, которая разлита в крови. Это — ненависть, ниспосланная свыше. Если бы он, Савл, оказался на Голгофе в нужное время, он бы вырвал из рук солдата копье, которое тот с таким ленивым безразличием вонзил в бок распятого, и ударил бы преступника сам, изо всех сил, от всей души!

Он хочет только одного — быть полезным римлянам. Он — умелый воин, к тому же умеет убеждать людей и происходит из хорошей семьи. Если бы ему доверили когорту, они бы увидели, на что он способен! Кто сможет отказать в праве стать командиром этому серьезному молодому человеку? Кто сможет отказать? Евреи и римляне пришли, наконец, к согласию. В империи воцарился мир! Синагога и префектура находят общий язык куда лучше, чем полагают некоторые, во всяком случае, по одному пункту: та и другая видят в учениках мнимого Мессии Израиля заразу и угрозу для общества. Уже подписан и скреплен печатью соответствующий указ. Собран отряд. Савл из Тарса ведет его в поход, чтобы схватить в Дамаске этих злоумышленников и доставить их в Иерусалим, скованных цепями по трое. Какая дорога ведет из Иерусалима в Дамаск — пыльная и ровная? Брейгель представляет себе Павла на такой дороге, какую видел в Альпах. Вдали различимы море, крошечные корабли, прекрасная зеленая равнина с несколькими деревнями. Отряд в горном ущелье, среди камней цвета глины, похож на извивающуюся змею. Пешие солдаты — недавние крестьяне: они повесили шлемы на сгиб руки или же эти шлемы сползли им на глаза; всадники одеты по моде, их кафтаны сшиты из дорогих тканей — бледно-зеленых, золотисто-желтых. Колонна движется довольно быстро. Савл в военном обмундировании чувствует себя превосходно. Ему нравится держать руку на эфесе меча. Запах лошадиного и человеческого пота, перестук шагов и цоканье копыт, ветерок раннего утра, характерный шум воинского отряда на марше, ощущение собственной силы, бряцание оружия, сознание того, что он, Савл, наконец-то командует людьми и весь план операции находится у него в кармане, в его голове, — все это доставляет ему удовольствие, восхитительное именно по причине своей наивности. Но он не улыбается. Он запрещает себе улыбаться этому счастью молодого офицера, скачущего верхом среди своих людей и выполняющего задание, которое, возможно, принесет ему служебное повышение. Вместо этого он выпячивает грудь колесом, как настоящий римлянин. Изображает из себя конную статую. Разыгрывает перед своими подчиненными роль образцового начальника. К сожалению, в данный момент все думают только о трудном подъеме, а если и поднимают глаза, то лишь для того, чтобы бросить взгляд на прекрасный мир вокруг, на высокие скалы, большие темно-зеленые деревья и эту равнину внизу — далекую, безмолвную.

Свежесть сосен. Бряцание конской сбруи и оружия. Ржание лошадей. И вдруг — в середине колонны несколько человек стукаются в затылки впереди идущих. Что-то произошло. Оказывается, это их командир упал с лошади. Уже один из всадников поскакал к голове колонны, чтобы ее остановить. И тут кто-то говорит, что лошадь командира не споткнулась. Савл упал сам. А ведь он хороший наездник. Может быть, солнечный удар? Но нет, погода нынче прохладная. Скорее, какая-нибудь болезнь — так бывает. Павел лежит на земле, окруженный светом и ночной тьмой. Свет этот подобен слову: «Савл, Савл! что ты гонишь Меня?» Он откликается — так человек с завязанными глазами нащупывает рукой дверь, проход. Он откликается как во сне: «Кто Ты, Господи?» И слышит в ответ голос (очень мягкий и очень печальный, звучащий издалека и одновременно совсем рядом): «Я Иисус, Которого ты гонишь…»[132] Когда его поднимают, когда он поднимается на ноги, света уже нет. Его окружает ночь, мрак подземелья. Он чувствует на своих руках кровь святых, которых предавал смерти, — и вот теперь именно ему поручено свидетельствовать, что Христос жив. Он хочет сесть на коня. Он знает, что должен ехать в Дамаск и что там люди отнесутся к нему с состраданием. Его берут за руку, подсаживают. Ведь он, который еще недавно выпячивал грудь и корчил из себя гордеца, теперь превратился в слепого — такого же, как те, что протягивают дрожащую руку за подаянием. Однако голос Христа остался в груди Павла и жжет его изнутри, как сладостный ожог. Выше, чем горы, которые он пересекал, стены внезапно обступившей его ночи. Вокруг него стук солдатских башмаков, грохот сорвавшихся где-то внизу камней, треск раскачиваемых ветром деревьев.