Читать книгу "Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 - Карл Хайнц Абсхаген"

Глава 18

Его Голгофа

Канарису не пришлось долго оставаться без работы. Вскоре он был назначен начальником особого штаба при ОКВ по вопросам ведения торговой и экономической войны, который размещался в окрестностях Потсдама. Эта должность не сулила сколько-нибудь значительных практических возможностей. И тем не менее на первый взгляд может показаться странным, что человек, попавший у Гитлера в опалу, не канул навеки в Лету, а даже получил какой-то командный пост. А ларчик открывался просто: имелось в виду хоть немного смягчить возникшее в самой стране и за рубежом впечатление, будто коренная реорганизация германских спецслужб является наглядным признаком тяжелейших внутренних потрясений. Ведь сохранить в тайне от внешнего мира радикальные преобразования, коснувшиеся ключевого государственного органа с разветвленной сетью заграничных представительств и филиалов, было совершенно немыслимо.

Новые обязанности Канариса были не слишком обременительными и оставляли достаточно времени для внеслужебной деятельности. Он по-прежнему был тесно связан с участниками заговора против Гитлера. Однако новая должность уже не позволяла оказывать им практическую помощь в прежних масштабах, да и гестапо, где исчезли последние сомнения относительно его враждебной нацизму позиции, не спускало с него глаз. Как мы знаем, при всем уважении к личности Штауффенберга, Канарис не был согласен с новым политическим курсом заговорщиков. Его смущала чрезмерная концентрация на вопросах будущей внутренней политики в ущерб детальной подготовке техники государственного переворота, чему Остер всегда уделял повышенное внимание. Канарис опасался, что этот существенный изъян в планировании сторонников Штауффенберга может обернуться поражением, как оно потом и случилось. Канарис также не был согласен и с тем, что за несколько месяцев до выступления участники Сопротивления наладили связь с немецким коммунистическим подпольем. Кроме того, Канарис просто устал от бесплодных попыток что-то изменить к лучшему и перестал верить в успех. Он считал, что уже слишком поздно: свержение Гитлера не спасет честь немецкой нации.

Да, Канарис переутомился и разуверился. После многих лет неслыханного умственного и психического напряжения, вечной спешки, огромной рабочей нагрузки неожиданно наступившее вынужденное безделье – в сравнении с прежней лихорадочной деятельностью новая работа представлялась ему таковой – должно было вызвать резкую душевную реакцию. Человек, который на протяжении ряда лет не пользовался отпуском, редко отдыхал по воскресеньям, внезапно оказался в ситуации, не требующей от него никаких чрезмерных усилий или решения крупных проблем. И дома его подстерегали тишина и одиночество: из-за угрозы постоянных бомбардировок он отправил свою семью в Баварию. Свободное от службы время Канарис обычно проводил в своем саду с книгой в руках или брал уроки русского языка у знакомого прибалтийского барона Каульбарса, или же его навешал «дядя Мау», оставшийся вольнонаемным в 3-м отделе абвера, отошедшем к СД, и рассказывал об особенностях работы под эгидой РСХА. Но и помимо этого оба друга и соседа обсуждали всевозможные темы.

В июне к Канарису все чаще стали поступать сообщения о готовящейся в скором времени новой попытке устранить Гитлера и свергнуть ненавистную нацистскую власть. Тот факт, что план заговорщиков целиком и полностью зависел от успеха покушения на Гитлера и что все мысли участников были сосредоточены на этой начальной фазе выступления, сильно тревожил Канариса, который к тому же и не смог преодолеть внутреннего сопротивления идее индивидуального террора как способа решения важных политических проблем.

20 июля в полдень Канарис сидел у себя дома на Бетацайле в Шлахтензее вместе с «дядей Мау», когда внезапно зазвонил телефон. Это был Штауффенберг, сообщивший, что фюрер мертв: взорвавшаяся бомба отправила его на тот свет. Канарис реагировал в своей типичной манере. Он спросил: «Мертв? Боже мой, неужели русские?» Разумеется, Канарису было прекрасно известно: бомбу подложил сам Штауффенберг, но бывший глава абвера также знал: его телефон прослушивался и каждое слово записывалось. И в самом деле, позднее на допросе Гельмута Маурера, который вел штандартенфюрер СС Хуппенкотен, была предъявлена стенограмма этого телефонного разговора Канариса и Штауффенберга. Канарис, кроме того, в тот момент ясно понимал, что, если даже Гитлер действительно погиб, а сомневаться в словах Штауффенберга у него оснований не было, то ведь помимо фюрера пока еще существовали такие мощные организации, как СС и гестапо. Надо было сначала убедиться, что заговорщики, заменившие Остера и его сподвижников, своевременно приняли меры к ликвидации главного центра террора и тотальной слежки на Принц-Альб-рехт-штрассе. Между прочим, Штауффенберг упомянул лишь Гитлера, а как обстояло дело с Гиммлером и Герингом? Они тоже погибли или сохранили за собой руководство?

Канарис напряженно размышлял, потом спросил «дядю Мау»: «Как ты думаешь, ехать мне в Айхе или на Бендлерштрассе?» Однако вопрос был чисто риторический. Штауффенберг не сказал ему, чтобы он отправлялся на Бендлерштрассе. Если все шло по плану, то там уже собралось достаточно народа, способного организовать дальнейшие действия. Около пяти часов вечера по телефону поступило сообщение – мы не знаем от кого, – что покушение потерпело неудачу. Гитлер остался жив! Значит, он все-таки был прав, постоянно сомневаясь в успешном исходе задуманного! Теперь Канарис уже не колеблется: нужно было поскорее отправляться в Айхе. На место он прибыл после шести часов вечера. Адъютант особого штаба по вопросам экономической войны уже корпел над составлением поздравительной телеграммы в адрес «любимого вождя». Просто отвратительно, но ничего не поделаешь!

Последующие дни Канарис находился почти все время в Айхе и старался разузнать, что предпринимает гестапо. Он отчетливо сознавал величину грозящей ему опасности, но, как всегда, в трудную минуту мобилизовал все свои духовные и физические силы. Как ветром сдуло и утомление, и пессимизм. 22 июля Канарис встретил в Айхе бывшего своего сотрудника, участника движения Сопротивления, знавшего о роли в нем адмирала. Они обменялись обычными приветствиями, не вступая в длительный разговор; оба понимали, что каждый их шаг фиксируется. Канарис лишь заметил: «Да, мой друг, так поступать нельзя. Позвони мне как-нибудь на днях».

Встреча состоялась накануне воскресенья. Когда же знакомый позвонил в понедельник, трубку никто не снял: Канариса уже арестовали. А через день-два арестовали и звонившего. Арест Канариса был произведен в воскресенье, 23 июля, в Шлахтензее лично господином штандартенфюрером Шелленбергом. В этот момент у Канариса находились друзья: дальний родственник Эрвин Дельбрюк (не следует путать с ранее упоминавшимся Юстусом Дельбрюком), бывший сотрудник отдела Остера, и барон Каульбарс. «Дядя Мау» как раз перед этим вернулся в свой рядом расположенный дом, чтобы поиграть на рояле. Он слышал, как подъехал автомобиль, и видел, как Канарис уехал на нем с Шелленбергом. Их путь лежал на Принц-Альбрехт-штрассе. Наступил период длительных допросов и тюремных страданий.

Камеры размещались в подвальном помещении главного здания гестапо. Из-за частых воздушных налетов союзнической авиации двери камер не запирались. В коридорах постоянно находилось множество вооруженных эсэсовцев. Кроме того, арестованные почти все дневное время были в цепях. На ночь на них надевали тесные наручники. Канариса содержали в одиночке. Теоретически он не должен был знать, кто из товарищей по несчастью находится рядом. Когда арестованных водили на допросы, то стража заблаговременно плотно прикрывала двери камер. Однако жестокости гестапо сопутствовали сугубо примитивные приемы работы гиммлеровских костоломов. Эти будто бы предусмотрительные меры изоляции арестованных не выдерживали проверки практикой ежедневных массированных бомбардировок. Слишком важными были заключенные для Гиммлера и Кальтенбруннера, чтобы без нужды подвергать их опасности погибнуть под бомбами союзников. Поэтому всякий раз при объявлении воздушной тревоги арестантов забирали из камер и через внутренний двор переводили в так называемый бункер Гиммлера. Там они должны были пережидать налет, стоя лицом к стене вперемежку с эсэсовцами, чтобы ни один заключенный не оказался рядом с другим. Естественно, им строжайше запрещалось разговаривать. Но по крайней мере, на первый случай можно было убедиться в том, кто еще остался среди живых. Кроме того, при движении к бункеру и обратно всегда появлялась возможность перекинуться словом или двумя с кем-нибудь из товарищей по несчастью. Изредка даже удавалось обмениваться записками. Всеми владело одно желание: выиграть время. Ведь даже здесь, в застенках гестапо, никто не сомневался в том, что час расплаты стремительно приближался и конец гитлеровской тирании близок.