Читать книгу "Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов"

– Я лучше пойду приготовлю что-нибудь перекусить для нас, – сказала она и отправилась на кухню.

…Когда Дуся вернулась, я не стал пытаться возобновить нашу дискуссию. Мне хотелось предоставить ей эту возможность. Однако она проявила себя как истинная хозяйка и пригласила нас садиться за стол. По мере того как мы ели, напряженность за столом ослабевала. Когда мы закончили еду, обстановка практически вернулась к норме.

Петров первым решил переменить царящий за столом настрой. Сложив руки на столе, он начал вслух рассуждать на тему „этот подлец Генералов“. Внезапно он взорвался: – Я, Дуся, поражен тем, что ты сказала. Ты проработала многие годы и что ты за это получила?

Дуся не ответила и повернулась ко мне.

– Вся моя семья, Майкл, находится в Москве, вы ведь знаете. Я очень беспокоюсь о моей матери и сестре.

Не сказав более ни слова, она пошла на кухню…»[457].

Трудно утверждать, в какой мере Евдокию Петрову привязывали к родине идеологические соображения и насколько адекватно передал Бялогурский ее высказывания. Но то, что семейные связи имели для нее приоритетное значение, очевидно. Поэтому, когда операция «Хижина-12» стала перемещаться в практическую плоскость, Владимир по-прежнему держал Евдокию в неведении о готовившейся им сделке с АСИО, не исключая, что с супругой придется распрощаться. Еще раньше он говорил Бялогурскому: «Если Дуся не захочет оставаться здесь, а, судя по всему, это наиболее вероятно, я думаю, что, скорее всего, мне придется остаться здесь одному»[458]. Теперь, в разговоре с Ричардсом, он высказался более определенно: «Я останусь в Австралии, даже если она вернется в Россию»[459].

Петрова мучила совесть, ведь он предавал единственного близкого ему человека. Иногда он убеждал себя и своих собеседников (Бялогурского, Ричардса), что она сама во всем виновата и несет ответственность за ситуацию, сложившуюся вокруг них в посольстве. Но, во-первых, это было во многом несправедливо, а, во-вторых, ненадолго успокаивало.

Но конспирация есть конспирация. Следуя английской пословице, если секрет знают двое, то знает и свинья, то есть кто угодно. На вопрос Ричардса, не выдаст ли Евдокия мужа, если узнает о его намерениях, он ответил уклончиво: маловероятно, но исключать нельзя[460]. Значит, доверять ей не следовало.

Приблизился решающий день. 31 марта в посольстве состоялось партийное собрание. На нем в который раз «пропесочивали» Евдокию Петрову. Снова говорили о ее грубости, про пирожок с мясом тоже упомянули. Посол высказался угрожающе: «Петрова, в Москве всё о вас знают, знают, что вы за птица»[461]. Было ясно, что сказанное относилось не только к жене, но и к мужу. К Генералову, в отличие от его предшественника, в центре прислушивались и выделяли, как человека взявшегося вычищать авгиевы конюшни. Его угрозы не были пустым звуком.

В ту же ночь произошло событие, развеявшее последние сомнения Петрова, если они еще у него оставались. По указанию Генералова в посольстве провели проверку соблюдения режимных требований и в письменном столе Петрова в консульском отделе обнаружили секретные документы, которые, согласно инструкции, должны были храниться в помещении резидентуры.

Петров ужаснулся. Вдруг обнаружили конверт с бумагами, которые он готовил для передачи австралийцам? Однако они находились в сейфе, который сотрудники, осуществлявшие проверку, не решились вскрыть. Но и без этого Петрову грозили неприятности. Генералов пообещал доложить в Москву о его халатности.

Петров чувствовал, что ситуация для него становится критической и не мог дождаться отъезда в Сидней, чтобы бесповоротно распроститься с посольством и с родиной. Жене он по-прежнему не говорил ни слова, хотя она в не меньшей, а, пожалуй, даже в большей степени, чем он, служила объектом «преследований».

Впоследствии Петров придумал еще одно объяснение тому, что он скрыл от Евдокии свои намерения. Дескать, он не имел права подвергать ее риску, обязан был сам принимать решения и нести за них ответственность, так сказать, действовать по-мужски. В реальности он опасался, что жена не поддержит его и помешает выполнить задуманное. Евдокия, со своей стороны, отметила, что в день отъезда в Сидней «Володя странным образом находился в приподнятом настроении», но и предположить не могла истинную причину этого. Мысль о том, что муж, ничего не сказав ей, предпринял шаг, ломающий всю их жизнь, бросил ее, не приходила ей в голову[462].

Утром 2 апреля Петров вылетел в Сидней встречать Коваленка. Генералов против этой поездки не возражал – несмотря на весь свой опыт и недоверие к третьему секретарю и бросавшуюся в глаза его возросшую «нервозность»[463]. Наводили на размышления и чрезмерно усердная подготовка Петрова к окончательному отъезду (что-то докупал, паковал коробки) и показная радость в связи с возвращением на родину. Почему же посол отпустил его? Что, больше никого не нашлось?

Во-первых, встречи и проводы сотрудников посольства официально входили в обязанности Петрова. Во-вторых, во всех загранучреждениях обычно соблюдалась традиция – замену встречает тот, кого меняют. Второй секретарь – второго, третий – третьего, консул – консула и т. д. В-третьих, Генералову было технически сложно что-либо запрещать Петрову. Резидент – фигура практически равнозначная фигуре посла. Насчет этого осведомлены все сотрудники, от повара и дежурного коменданта до старших дипломатов. Как бы ни была подмочена репутация Петрова, какие бы резолюции не принимали партийные собрания и собрания трудового коллектива, он оставался резидентом и располагал влиянием и властью. Посол мог ограничить его передвижения только по указанию центра. Чтобы запретить Петрову отправиться на встречу Коваленка, Генералов должен был найти какую-то особенно убедительную причину и согласовать свое решение с Москвой.

Тем не менее он подстраховался и вместе с Петровым направил в Сидней Платкайса. Возможно, они вылетели одним авиарейсом, возможно и нет. Но точно известно, что в одном самолете с без пяти минут перебежчиком летел Ричардс. Правда, по соображениям конспирации сидели они порознь и в полете не разговаривали. С собой резидент захватил два пухлых конверта с документами на русском и английском языках. Из аэропорта Петров и Ричардс поехали к Бялогурскому, где третий секретарь впервые признал, что является не просто дипломатом, а офицером внешней разведки. Ричардс об этом знал давно и с невозмутимым видом выслушал прозвучавшее признание.

В шесть часов вечера Петров подписал официальное заявление с просьбой о предоставлении политического убежища в Австралии. Жребий был брошен.