Читать книгу "Сыновья - Юрий Градинаров"

– Это в районе вокзала. Может, подпольщики состав взорвали! – предположил Киприян. – Здесь часто такое бывает.

Оделись. Александр простился с племянником и Ангелиной Михайловной.

– Мы съездим на вокзал! Посмотрим, что произошло, – предупредил жену Киприян и махнул извозчику.

– На вокзал!

На подъезде к вокзалу уже слышался запах гари. На снег, на крыши домов садилась чёрная копоть, похожая на тундровую мошку Составы, стоявшие рядом с взорванным поездом, отогнали на запасные пути. Томский эшелон лежал на боку.

– Наш завалили! – закричал Александр. – Там Сашка остался! Друг мой незабвенный!

Он кинулся к горящему составу, но оцепление не пропустило. Ещё рвались боеприпасы, летели осколки, трещали горящие вагоны. На привокзальной площади пожарные разматывали шланги с брандспойтами, расставляли вдоль полыхающего состава бочки с водой. Вокзал со стороны перрона зиял пустыми окнами. От эшелона уцелели паровоз и три вагона.

Когда сняли оцепление и пожарные подкатили бочки к кромке перрона, Александр с Киприяном кинулись туда, где стоял штабной вагон. Не доходя метров пяти, Александр поднял лежавшую на снегу портупею с кобурой и револьвером.

– Это Сашкина портупея. Это то, что от него осталось. Да этот красный, тающий от огня и крови, снег, – равнодушно произнес Александр. Он стоял у горящего эшелона и не до конца понимал, что произошло на самом деле. Рассудок не хотел верить, что друга нет в живых. Александр не замечал рядом стоящего брата. Сквозь уцелевшие шпангоуты своего вагона он видел обуглившиеся тела.

– За что его взорвали? Он в жизни мухи не обидел! За что? – тряс он портупеей, будто кому-то грозил.

Киприян ударил по лицу. Александр замолчал и непонимающе смотрел на брата.

– Прекрати истерику! Ты же офицер! – орал Киприян.

У горящего состава шныряла ачинская милиция и колчаковская контрразведка. Они пытались найти очевидцев взрыва, допрашивали составителей, стрелочников, машинистов уцелевшего паровоза, но никто ничего не мог толком сказать.

– Не терзай душу, Сашок! Ему ничем не поможешь! Давай, отойдём подальше от копоти и покурим! – предложил Киприян.

В куреве Александр не нашёл успокоения.

– Вероятно, полк остался под руинами. Миг – и не стало ни друга, ни Иванова-Ринова, ни четырёхсот казаков, – грустно сказал он. – Стало быть, кто-то меня хранит от смерти и удерживает от фронта. Неужели мне мстит судьба за тридцать голов и трёх казнённых женщин? – спросил он Киприяна.

– Кто кому и за что мстит – я не знаю! Но тебе советую ехать со мной домой, немного отойти от пережитого, купить гражданское платье и возвращаться в Томск на службу в гидрографию. Документы сгорели в штабе. Никто тебя разыскивать не будет. Да и некому. Это уже не армия, а сброд. Только надо телеграфировать Фильбертам о гибели Александра, – сказал Киприян. И старший брат понял, что с младшим надо согласиться.

– Я так и поступлю, как советуешь! Но я себя чувствую виноватым в гибели друга. Ведь я его не остановил, когда он решил отступать с армией. Я, наоборот, обрадовался такому предложению. И не уберёг его, – винил себя Александр.

Он не знал, что грехи покойного отца Александра Киприяновича начали преследовать его, как пророчил давно некий святой бабушке Екатерине Даниловне в старом сотниковском доме.

– Я тебе скажу, брат, как юрист! Твоя главная вина перед советской властью – это мятеж казачьего дивизиона. Головы отрубленные могут списать на войну. Но, кроме всего, ты – офицер. А их нет нейтральных. Или – у красных, или – у белых. Серых нет, кроме твоих социалистов-революционеров. В навигацию уедешь в низовье. А там, глядишь, и заваруха эта кончится. Может, закон какой-нибудь примут о непреследовании контрреволюционеров. Надо затаиться и ждать! Хоть это и не по твоему норову, но я предлагаю единственную возможность выжить в предстоящей чистке, – сказал Киприян.

Пока Александр горевал у брата в Ачинске, рабочие и солдаты Красноярского гарнизона численностью около восьми тысяч человек подняли в городе восстание, взяли власть в свои руки и преградили путь Первой и Второй колчаковским армиям. Двое суток они сдерживали натиск белогвардейских войск.

Шестого января одна тысяча девятьсот двадцатого года основная часть колчаковских войсковых соединений в пятьдесят тысяч штыков и сабель была окружена тридцатой и тридцать пятой стрелковыми дивизиями партизанской армии Александра Диомидовича Кравченко и Петра Ефимовича Щетинкина и сложила оружие. Лишь небольшой группе во главе с генералом Владимиром Оскаровичем Каппелем удалось прорваться на восток через Енисей. В ночь на седьмое января одна тысяча девятьсот двадцатого года тридцатая стрелковая дивизия красных вступила в Красноярск.

Александра Васильевича Колчака взяли под охрану двадцать седьмого декабря одна тысяча девятьсот девятнадцатого года чехословацкие войска. Четвёртого января тысяча девятьсот двадцатого года Колчак передал прибывшему в Иркутск генералу Григорию Михайловичу Семёнову всю полноту власти. Вернувшись в Верхне-Удинск, Семёнов восьмого января «создал правительство Российской восточной окраины». Теперь, когда Александр Васильевич Колчак остался «адмиралом без флота», его выдали по требованию восставших рабочих эсеро-меньшевистскому Политцентру, а затем передали Иркутскому большевистскому ревкому. Вместе с ним заключили под стражу и Владимира Николаевича Пепеляева, около двух месяцев тому назад возглавившего Омское правительство. Остальные члены правительства тайно бежали, опасаясь ареста.

Пятнадцатого января Колчака поместили в нижний этаж одиночного трёхэтажного корпуса тюрьмы, находящегося в отдельном дворе, в камеру № 56. Камера без окон, размером восемь шагов в длину и четыре в ширину. У стены – железная кровать. У другой – железный столик и неподвижный табурет. На стене полка для посуды. В углу выносное ведро, таз и кувшин для умывания. В двери камеры, обитой железом, окошко для передач. Над ним небольшое застеклённое отверстие – вольник.

Колчак волновался. Даже его мощный ум не мог объять безмерность катастрофы, ответственность за которую он не хотел перекладывать на других. Пропал аппетит, сон. Тяжёлый кашель распирал грудь до боли в мышцах. Он был подавлен ежедневными многочасовыми утомительными допросами и морально сломлен в процессе дознания. Во время небольших перерывов между допросами он нервно шагал по камере, пытаясь продумать ответы на вопросы следователя.

Прогулки в тюремном дворе были невыносимыми для адмирала. Его освистывали, осыпали бранью, насмешками такие же арестанты, как он. Он просил конвоиров, чтобы его раньше уводили с прогулки. Адмирал не терпел издевательств.

Владимир Николаевич Пепеляев гулял один. Он был спокоен. Он знал, ему грозит расстрел, и морально готовился к нему. Он был всегда чисто выбрит, подтянут и даже весел. У него недавно имелась возможность, как и у других членов правительства, бежать из правительственного салон-вагона, в котором они жили в Иркутске. Но он не мог оставить Колчака и возложить всю ответственность за происшедшее в Сибири за последний год только на него. Он внутренне даже гордился тем, что ему придётся умереть за Россию рядом с таким верным её сыном, как Колчак.