Читать книгу "Пастух своих коров - Гарри Гордон"

Берег был речной, покрытый дерном, в котором торчали первоцветы — мать-и-мачеха, и еще что-то лиловое, обрывался крутым уступом, о который колотились небольшие волны, рассыпаясь мелкими осколками бутылочного стекла. В грязном чертополохе залежались, оплывая, куски зернистого серого льда. Впереди, слева, сырели постройки силикатного кирпича, крупными волнами докатывался оттуда неведомый и тошнотворный запах.

— Скотобойня, — объяснил Нолик. — Кошмар. Ее все равно не обойти, — размышлял он обреченно, — поэтому пойдемте берегом. Так короче и чище все-таки.

По пути стали попадаться кости, сначала мелкие, тщательно обглоданные, потом — мослы целиком и ребра с ржавыми пятнами срезанного мяса, и, наконец…

— Чем не Сальвадор Дали? — сказал Нолик. — Осторожно, собаки здесь непредсказуемые.

Сотни скелетов образовали сложные конструкции на фоне моря и неба, коричневые шпангоуты чередовались с белыми, свежеободранными, по ним боком, внимательно ходили вороны вперемешку с мартынами, мелкие чайки с визгом пикировали и выхватывали что-то у отпрыгивающих ворон. Понизу шелестели похожие на ворон крупные крысы, вороньи личинки, бегали, оскальзываясь, по ребрам…

— Бедный Йорик, тоже мне… — Нолик печально поддел сапогом коровий череп и метнул его в сторону кучи. Две чайки взлетели невысоко и тут же сели на место.

Из шелеста прибоя, гудения в ребрах ветра и птичьих вскриков выделился звук, раздражающе монотонный и ритмичный, как дальний сигнал бедствия. Нолик поставил треногу, взял у Карла рейку и приблизился к нагромождению. Небольшая крыса застряла меж белых ребер, хватала розовыми лапками воздух и безнадежно верещала. Нолик прицелился и хлопнул ее по носу плоскостью рейки. Крыса выпала и шлепнулась на землю.

— Убил?

— Освободил, во всяком случае, — хмуро сказал Нолик, взваливая треногу на плечо.

Парусенко зашел в заводоуправление «кое-что порешать», как он выразился, а Нолик потащил Карла в коптильный цех. В мрачном помещении пахло залитым кострищем и угаром котельной. Посверкивали ряды скумбрии и ставриды. «И здесь атлантическая», — грустно убедился Карл.

Три тетки оживились, бросили свои занятия и уставились на Карла. В одной из них угадывалась Алена — от талии под углом почти в девяносто градусов простиралась широкая проступь. У нее был тяжелый подбородок, слегка запавшие щеки и ясные глаза.

Нолик подошел к Алене, деловито помял плечо, подпрыгнул и лихо уселся у нее за спиной, обхватив руками огромную грудь.

— Ты ж говорил — не держась! — проболтался Карл.

— Так я ж буферами рулю!

Бабы смеялись: «Ну, дает, Нолик без палочки!»

— Как бы не так, — зарделась Алена, взбрыкнула и сбросила седока на пол. Тот быстро откатился, якобы опасаясь удара копытом.

Потом женщины угощали Карла копченой тюлечкой, местной, азовской, пахнущей свежим холодным дымом.

Пять дней они бродили по пологим холмам, погода стояла неяркая и теплая. Карл с Ноликом растягивали двадцатиметровую рулетку, вколачивали в мягкую землю реперы.

— Видишь могилку на том холме, — рассказывал Нолик, — там похоронен Казак Мамай…

— Не свисти, — смеялся Парусенко. — Это пункт триангуляции. Мы к нему привязываемся.

На третий день Нолик стал рассеян и хмур, долго устанавливал рейку, совсем запутавшись в понятиях «к себе» и «от себя». Последнюю съемку закончили в сумерки. Возвращались молча. Нолик плелся позади.

Метрах в двухстах от гостиницы Карл промычал: «не могу», вручил рейку Парусенке и перешел на бег. Поплясал возле дежурной, роющейся в поисках ключа, и ринулся в номер.

Через несколько минут распахнулась дверь, и, застревая рейкой, треногой и портфелем, ввалился, матерясь, Парусенко. Стало неуютно.

— Что ж ты сам, — поморщился Карл, — а Нолик где?

— Нолика я отпустил, — сказал Парусенко, отдышавшись и закрывая дверь.

— Как?

— Объясняю. — Парусенко сел на кровать и растирал колени. — Объясняю, работа окончена, всем спасибо. Что теперь, целоваться с ним?

— А попрощаться?

— Я попрощался.

— А я?

— И за тебя попрощался. И даже извинился. Ничего, отнесся с пониманием. «Что ж, — говорит, — Карл тоже человек, хотя…»

Карл не слушал. Вся легкость и любопытство, все заново обретенное доверие к жизни, новое чувство правоты, все нажитое свободным полетом в теплом весеннем воздухе споткнулось об эту равнодушную несправедливость и не имело теперь никакого значения. Он почувствовал себя крысой, застрявшей меж выброшенных ребер. Не поставить человеку бутылку… Не сказать хороших слов… И так последние дни был кислый. Вот что он сейчас делает… Седлает Алену в поздних сумерках?

Карл неправ — увещевал Парусенко. Таких Ноликов на каждом объекте… Никто никому ничего не должен. Он за это зарплату получает. А тратить свою душу на каждого… Тем более — и денег нет, на дорогу вот только, да два рубля, разве на пиво. А поставишь ему бутылку — напьется и набезобразничает. А его и так менты пасут. Так что… Парусенко достал из тумбочки сверток с тюлькой.

— Пойдем в буфет, пиво привезли, я видел.

В буфете было тепло, и свет был золотистый, как пиво, и пиво оказалось ничего… Все это только усиливало чувство вины. Карл смотрел в синее окно с размытыми в тумане фонарями.

— Не нравится мне тот штымп, — озабоченно сказал Парусенко, — только сразу не поворачивайся.

Карл медленно повернул голову. За противоположным столиком, у стены, смотрел на них человек лет тридцати, светловолосый, с гладким младенческим лицом, и фигурой он напоминал младенца, огромного, меняющего очертания в оранжевом тумане. Только в глазах его не было печального всезнания новорожденного. Он был похож на мертвого младенца.

— Тюлькой нашей интересуется, — размышлял Парусенко, — ОБХСС, не иначе.

Незнакомец решительно подошел к столику и сел на свободный стул.

— Извините, — горячо сказал он. — Где можно достать такой рыбки?

— Угощайтесь.

— Спасибо. Это хамса? Соня, три пива, — крикнул он буфетчице. — Мужики, вы не подумайте… Валера меня зовут. Я фотограф, бабки собираю по округе. Сам из Запорожья. Эту рыбку, я так понимаю, хрен купишь, а мне бы с собой увезти, хоть кило, хоть два. Сделаете? А то был на море…

Валера был убедителен. Так не сыграешь.

— Ладно, — сказал Парусенко, — постараемся.

— Любые бабки, — улыбался Валера.

Парусенко обернулся к Карлу.

— Сколько на Привозе такая?

— Пять рублей кило.

— Положим, четыре.

Карл не возражал: завышенная цена усугубляет факт воровства.

— Днем дома будешь?