Читать книгу "Пастух своих коров - Гарри Гордон"

Вера печально улыбнулась, взяла старика под руку, и они медленно удалились в сторону мыса.

— Они плохо закомпонованы, — глядя им вслед, заметил Плющ, — их бы надо поменять местами.

Карл обтер руки сухим песком, взял кружку.

— Налей мне, — потребовал он.

Кока, не глядя, булькнул из бутылки, дождался освободившейся кружки и налил себе половину.

— Хватит, — сказал он, отдышавшись, и глаза его загорелись кошачьей отвагой. — Хватит с меня ваших рыбаков, и охотников, ваших еврейских богинь пополам с цивилизацией. Мальчики! В семь часов пойдет такой специальный автобус, он вас подберет.

В полупустом автобусе было прохладно — окна были открыты, и красное солнце мелькало за посадками низко, у самой земли. Плющ дремал, а Карл удивлялся и радовался покою на душе и тому, что все начинается заново. Надвигающийся город казался ему неведомым, как Заграница, притягательным и пугающим, где запросто можно пропасть, а можно, наоборот…

«Наоборот — что?» — растерянно соображал он.

НОЛИК

В дверь постучали. Парусенко чертыхнулся, выдернул кипятильник, накрыл газетой. В номер вошел мятый человек с порезами от безопасной бритвы на лице, с каштановыми глазами. Он вынул ноги из грязных резиновых сапог и шагнул вперед.

— Здравствуйте, — сказал он, и, посомневавшись, добавил: — Жопа. Это в смысле «желаю обществу приятного аппетита».

А прислан он директором рыбколхоза в помощь геодезистам, рейку таскать, или там старшим куда пошлют, зовут его Нолик, а по жизни он Бич, то есть бывший интеллигентный человек. Недавно из зоны, было дело, но если вам скажут, что посадила баба, — не верьте, женщина — святое, «для избранников этого ранга честь жены, честь эпохи — одно». Но это вы не знаете, потому что это не Вознесенский вовсе, а Владимир Леонович, есть такой…

— Почему опоздал? — перебил Парусенко. — Договорились на девять, а сейчас… Ладно, чай будешь?

— Чай? Буквально?

«Хорошо, что дождались мужика», — думал Карл — таскать для Парусенко рейку было западло. Тем более, что нанялся он записатором — есть, оказывается, и такая должность в «АЗ Черрыбопроекте». То есть Парусенко будет высматривать углы в своем окуляре, а Карл будет их записывать в специальную тетрадку, пока этот немолодой Нолик будет маячить на холме, суетливо пытаясь установить рейку вертикально. «К себе, — будет кричать Парусенко, — да не от себя, а к себе! Ну что ты с ним поделаешь, это же так естественно — к себе, а не от себя!» — «Это как сказать», — подумает Карл.

Начиналась весна хорошо — обещаны были поездки по азовским берегам, неутомительная работа, море и воля, небольшая зарплата плюс колесные. Хорошая передышка на неопределенное время после московского подвала с плавающими в табачном дыму полупьяными сотрудниками.

Середина марта в Геническе пахла прелой водой, шевелилась, просыхая, прошлогодняя трава на пригорках, на грядках слезилась земля, осваивались на торцах каменных одноэтажных домов тени деревьев, еще узкие и твердые, нераспустившиеся, зеленоватые и кислые, как абрикосовая завязь, не тени еще, а бутоны теней.

До рыбзавода было километра два. Сначала по улице Дмитрия Ульянова, а потом по дороге, разъезженной и жирной, с зеркальными полосками, отражающими акварельное небо.

Нолик взвалил на плечо треногу с теодолитом, Карлу стало неловко — пожилой, все-таки, человек.

— Давайте понесу.

— Что ты, — удивился Нолик. — Это ведь мой крест. Крестик и Нолик.

— Не развращай мне народ, — пробурчал Парусенко.

— Что ты, — продолжил Нолик мечтательно, — чего я только не носил! Я ведь был командиром батареи.

— Сколько же вам лет?

— Пятьдесят четыре. Что, не дашь? А мне дают и больше, следы многих скорбей на лице моем. А тебе сколько?

— Тридцать семь.

Нолик открыл рот и несколько секунд не закрывал.

— Вот вы подумали, что я сейчас скажу пошлость о возрасте Пушкина. А я не скажу. Тем более, что Пушкин вовсе и не погиб на дуэли. Да. Он послал вместо себя ученую обезьяну — знакомый привез из Абиссинии, сам удалился в иудейскую пустыню, жил с тамошними монахами, ессеями, имел от них много детей.

— От монахов?

— А вы что, Пушкина не знаете?

Разговаривая, Нолик резко разворачивался к собеседнику, заглядывая ему в глаза. На этот раз он чуть не заехал теодолитом Парусенко в лоб.

— Ну, чувствую… — сказал тот. — Ты, бывший интеллигентный человек! Иди либо сзади, либо спереди. А лучше — помолчи.

Нолик молча сбавил шаг.

— А что вы кончали, — спросил Карл, чтобы сгладить неловкость.

— Я? — ответил Нолик, тотчас оказавшийся рядом. — Ничего. Буквально.

— А откуда эта эрудиция?

— Читал много, за что и пострадал. Зачитался на шухере, пока магазин брали. Ясунари Кавабата. Как сейчас помню.

Сзади засигналили. Осторожно, шлепая грязью, по дороге пробирался желто-синий милицейский «Газик», немного обогнав, остановился.

— Луноход, — вздохнул Нолик. — По мою душу.

Из машины вышел крупный сержант и медленно пошел навстречу. Плечи его топорщились, как у астронавта на Луне.

— Тени забытых предков, твою мать, — заулыбался Нолик и ускорил шаг. Остановившись перед сержантом, он перекинул свой крест на левое плечо и приложил правую ладонь к серому виску. Милиционер мельком глянул на геодезистов, поднял указательный палец, механически произнес: «Нолик, смотри у меня!», неторопливо развернулся и пошел к машине.

— Хам! — сказал Парусенко. — Мог бы и поздороваться. Чего это он?

— Надзирает, — пожал свободным плечом Нолик и жалобно улыбнулся. Дорога повернула, и справа полоснуло море — низкое, бирюзовое, с белыми обрывками пены. Стало холодно.

— Здесь кончается земля, — мрачно заметил Нолик. — Дальше ничего нет — ни Босфора, ни, тем более, Дарданелл. Это не море. Это запрещающий знак.

«Азовское-то оно Азовское, — думал Карл. — А все-таки море. Надо подойти. А если Парусенко завозражает — как с ним работать. Халтуру надо найти. Хотя бы на Рыбзаводе. «Выше сети первомайской путины!» — чем не плакат! Или…»

— Пойдем посмотрим, — оживился Парусенко, — что за море такое. Бычок есть?

— Не знаю, — поежился Нолик, уходя поглубже в черный пиджак, — не рыбак я.

— А чем ты вообще занимаешься на заводе?

— На подхвате. В последнее время состоял ординарцем при Алене.

— Начальница?

— Да нет, обыкновенная баба, Бабус вульгарис. Только здоровая. А пуще того — алчная. Напихает в кошелки по два пуда и тащит. Куда столько. Тем более — горячего копчения. Она же долго не хранится. Протащит до проходной и стонет: «Ой, Нолик, помоги. Мужик ты или нет!» Зато, — Нолик оживился и чуть не въехал теодолитом в лоб, на этот раз Карлу. — Зато — вот стоит, как ты или как вы, — обратился он к Парусенко, — стоит прямо, а запросто, не держась, можно верхом на ней кататься. Такой круп — турнюр, буквально. Как у Центавра.