Читать книгу "Сказки Волчьего полуострова. Король на площади - Наталья Колесова"

Правда, заочное сватовство — даже без обмена портретами — меня несколько удивило. Может, так и положено по ристовским обычаям? У нас, пусть даже сговор заключен родителями, молодые все равно встречаются до свадьбы. Или… королю просто плевать на мою внешность, мой характер и мои желания, его интересует лишь союз с Нордлэндом? Я слышала, что у Силвера нелегкий нрав, от своих подданных он требует полного и безоговорочного подчинения и преданности. Насколько король будет готов принять еще одну сторону моей жизни, чуть ли не большую ее часть — мое рисование? А вдруг оно будет его раздражать? А вдруг он попросту запретит заниматься им как совершенно не нужным и не подобающим королеве Риста?

Я готова мириться с непростым характером будущего мужа (достаточно натренирована жизнью со своим отцом), готова соблюдать все правила и законы, готова выполнять свой долг королевы, жены, в будущем матери, но вот расстаться с тем, что так недавно ко мне вернулось… Рисовать для меня так же естественно и необходимо, как дышать, и бросить это по чьему-то приказу, вопреки собственному желанию — это все равно что отказаться от половины прожитых лет… Заниматься рисованием украдкой, в отсутствие мужа, словно каким-то запретным удовольствием? Это противно моему характеру, привычкам, да и нечестно по отношению к будущему супругу.

Поделиться страхами мне было не с кем — мама умерла за год до сватовства, отец ничего бы не понял; благо, что он вообще смотрел на мои «художества» снисходительно, как на придурь благородной девицы до замужества. Подруг у меня нет, младшая сестрица загружена по самые уши охмурением всех молодых людей в округе, старшая замужем и далеко… А так как я обычно сдержанна в выражении своих эмоций, все считают меня очень благоразумной и хладнокровной. Впрочем, я себя таковой тоже всегда считала. И если бы не побывала во Фьянте, не познакомилась с Пьетро, не погрузилась с головой в рисование, не хлебнула свободы и южного сумасбродства… Не узнала о собственном даре…

Я осталась со своими страхами наедине, и оттого они выросли просто до невероятных размеров. Да еще при упоминании Силвера-из-Риста наши даже самые опытные и бывалые вояки закатывали глаза и произносили нечто вроде: «Ого! Этот парень…» И рассказывали очередную байку, от которой у меня, не слишком впечатлительной и участвовавшей при необходимости в пограничных стычках, волосы вставали дыбом.

Вот в таком «прекрасном» настроении я и ехала навстречу своей судьбе.

Освободившись на время от спутников и от настойчивого внимания будущих подданных, я погрузилась с головой в пейзаж. Весенний Рист был прекрасен, как прекрасно это время года в любой, самой пустынной стране мира: говорят, даже в знойном Хазрате под смягчившимся весенним солнцем распускаются невиданной красоты цветы. А Рист вовсе не был пустынным. Обильная земля, густые леса, удобные гавани — все это приносит стране богатство и одновременно радует глаз.

Пейзаж у меня получался. Вскоре я поймала себя на том, что уже привычно мурлычу песенку. Ведь жизнь и мир вокруг меня приходят в равновесие, только когда я рисую. Если мне не дают этого делать — я становлюсь нервной, несчастной. Больной.

Я положила этюд на большой плоский камень, отступила, любуясь. И все-таки я хороша! Бумаге следовало подсохнуть, прежде чем быть упакованной. Тем более что небо немного прояснялось и уже не так грозило дождем. Я вновь загрузилась этюдником, цыкнула на лениво привставших сторожей:

— Сидите, я прогуляюсь с полчасика. И нечего идти за мной! Еще не хватало справлять нужду под вашим надзором!

Они послушно опустились на место. Отойдя, я услышала, как один сказал другому что-то вроде: «А я бы не отказался посмотреть…» Второй охотно посмеялся. Да и пусть. Мужики, что с них возьмешь!

Я пробралась через подлесок и вышла на открытый склон холма. Поросший редким кустарником, тот круто спускался к вьющейся дороге с ползущей вдалеке повозкой: я не удержалась и помахала ей. Напротив возвышались такие же холмы, покрытые густыми лесами. Рист казался мне бесконечным: у нас из любой точки видно море, а тут до побережья добираешься несколько суток. А краски, какие здесь краски! Яркая, свежая зелень разной степени насыщенности и оттенков; среди нее — стальные просветы скал и камней, серо-бурая лента дороги; на горизонте над холмами темный кобальт надвигающейся грозы.

Я беспечно сбежала вниз — благо, каменная просыпь препятствовала земле превратиться в грязь. Впервые за много дней я дышала свободно, полной грудью. Жадно оглядывалась по сторонам, стараясь увидеть и запомнить как можно больше: когда мне еще доведется это нарисовать! Если вообще доведется…

Спустившись, я уселась на камень, наскоро набрасывая контуры долины. Цвета я прекрасно запомнила, возможно, улучу минутку в дороге, чтобы перенести их на бумагу, а потом и на холст. Если, опять же, найдется на это время… Настроение вновь испортилось; возвратилась гложущая тревога, почти тоска, которую я не могла уже заглушить никакими разумными и успокоительными доводами.

Я очнулась, когда по макушке стукнула первая капля — туча была уже тут как тут. Надо быстрее сворачиваться и искать укрытие, да вон хотя бы под тем развесистым деревом…

Я успела добежать до него раньше, чем небеса разверзлись. Прижавшись к гладкому голому стволу — в Ристе растут такие чудные деревья, вроде бы совсем без коры, — я смотрела на шумящую стену дождя. На меня попадала лишь мелкая морось. Охрана явно сейчас до меня не доберется, так что отдохну от всех еще несколько минут.

Несколько минут растянулись на четверть часа, когда я увидела сквозь поредевшую пелену дождя остановившуюся неподалеку повозку. Она оказалась почтовой каретой. Кучер нетерпеливо встряхнул вожжами:

— Ну что, вы садитесь?

— Я?

Он указал кнутом на камень, на котором я сидела раньше.

— Разве не вы махнули мне до дождя? Или уже передумали?

Я поглядела на склон, соображая. Это и есть та дорога, по которой мы отправимся дальше? Если обогнуть по ней холм, сойти и подняться наверх, получится куда быстрее, чем я сейчас буду взбираться пешком…

Так я села в карету и изменила свою судьбу.

Потому что в течение получаса, пока мы огибали холм, я успела размечтаться: вот так бы ехать и ехать, и уехать туда, где меня никто не знает, где я никому не нужна, никому ничего не должна. Начать новую жизнь под чужим именем; делать то, что мне больше всего хочется, — рисовать… Наивная! Как будто прошлое можно оставить за спиной, не оглядываясь и избежав его последствий в настоящем…

И я замерла с рукой, поднятой, чтобы остановить кучера. А что мне мешает сейчас это сделать? Самое ценное — краски и кисти — у меня с собой. Кошелек (на мелкие расходы, как сказал отец) в сумке. А драгоценности и платья пусть по-прежнему остаются в сундуках.

Соседи-пассажиры спали или сонно смотрели в окно; никто не обратил внимания на мое незаконченное движение. Я устроилась поудобнее и предоставила судьбе везти меня, куда она пожелает.

Судьба решила — вот ирония! — отправить меня прямиком в Рист…