Читать книгу "1937. Русские на Луне - Александр Марков"

— У меня есть к вам несколько вопросов.

Шагрей кивнул.

— Мы опросили свидетелей. Они утверждают, что вас сбило авто.

— Я ничего не помню. Вернее так, помню, что хотел перейти улицу, а авто не помню. Даже удара не помню. Все как в тумане.

— Вот стоит оставить на минуту человека, как тут же набежали еще посетители, — сказала вернувшаяся медсестра.

— Мне разрешили, — поспешил защититься от ее нападок полицейский, выставил перед собой листок бумаги с каракулями, точно это было разрешение от директора больницы.

— Больной все равно должен отдыхать, — назидательно сказала сестра.

Она принесла ложку и тарелку с какой-то клейкой массой, судя по запаху, геркулесовой кашей, посмотрев на которую Шагрей покривился в лице и подумал, что, запихни он ее в рот, то каша завязнет на губах и склеит их.

— У вас еще две минуты, — подытожила сестра, посмотрев на часы.

— Две минуты, хм, — теперь пришло время ворчать полицейскому. Он сосредоточился на Шагрее. На остальных не обращал внимания, будто и не было их вовсе, и не давал им слова вставить, потому что хотел как можно эффективнее использовать отпущенные ему две минуты, — дело, оказывается, посложнее, чем это кажется на первый взгляд. Мы-то думали, что это обычный наезд. Из-за вашей неосторожности или из-за водительской невнимательности. Но все не так. Авто, которое описывают свидетели, мы отыскали всего-то в нескольких кварталах от происшествия, и следы столкновения на нем есть. Не помните? Синего «Медведя»?

— Нет.

— Жаль. Так вот оказывается, что получасом ранее авто это угнали. Хозяин его на улице оставил, а спохватился, когда вас уже сбили, побежал об угоне сообщать. К тому времени мы его уже нашли. Такое впечатление, что угоняли его специально, чтобы вас сбить, а потом бросить, чтобы все ниточки обрезать, чтоб преступников нам искать было посложнее. Странно все это. Очень странно. У вас есть какие-либо мнения на этот счет? Может, вам кто угрожал?

Шагрей посмотрел на Шешеля. Тот все понял и успел кивнуть, прежде чем обернулся полицейский.

— Я подумаю, — сказал Шагрей.

— Подумайте. Если чего вспомните или мысли какие появятся, любые мысли, пусть они вам и совсем уж фантастическими покажутся, не стесняйтесь — сообщайте. Следствию может помочь любая малость. Вот моя визитка. Звоните, — он протянул Шагрею картонку, которую достал из нагрудного кармана.

Шагрей бросил на нее взгляд ради приличия, но успел только фамилию прочитать, а потом отложил визитку на тумбочку перед кроватью.

Скорлупов убрал почти не исписанный лист бумаги в папочку, встал, попрощался, отчего-то напоследок задержав взгляд на Шешеле, и вышел из палаты.

— Прощу прощения, но я вынуждена на этом аудиенцию прекратить, — сказала сестра.

— Мы и поговорить-то толком не успели, — сказал Томчин.

— Вот господин полицейский оказался более расторопным, и то, что вы с больным не успели поговорить, — вина ваша, а теперь ему надо поесть.

— Я не хочу, — попытался возмутиться Шагрей, прямо как маленький мальчик, которого мучают кашей. Но никакие отговорки здесь не помогут. Пока он не съест кашу, будет сидеть перед тарелкой, гулять его не отпустят и играть — тоже.

— Положено, — сказала медсестра, подталкивая визитеров к выходу.

— Счастливо, отдыхай. Мы к тебе завтра заглянем, — сказал за всех Томчин, пятясь, наталкиваясь спиной на дверь и открывая ее.

— Да уж не забывайте, — сказал им вслед Шагрей, прежде чем рот его не заклеили кашей. В его глазах была тоска.

Они вышли все вместе из больницы, сели в авто; Томчин — за руль, Елена — рядом с ним, а Шешель — на заднее сиденье, да так и сидел истуканом, соляным столбом, лишь изредка вставляя в разговор, который вели Елена и Томчин, короткие реплики, когда к нему обращались, а в остальное время предпочитал, чтобы о нем позабыли. Он и на кочках, когда авто подпрыгивало, а потом проваливалось вниз, будто аэроплан в воздушную яму, оставался неподвижен. В набухших висках пульсировала кровь, стучалась в череп и отдавалась по всей голове вспышками резкой боли. Шрам побагровел, стал еще более виден, будто кожа по его краям расступилась, а шрам стал глубже и шире, разрастаясь, как овраг, размываемый дождями и текущей по его дну бурной рекой. Шешель и припомнить не мог, когда у него было столь же скверное настроение.

Угрюмый как туча, ткни его пальцем или словом каким задень — прорвется дождем и молниями. Попадись ему сейчас Свирский — избил бы до смерти. Никто не остановил бы его, а полицейские просто не успели бы.

Он размышлял над тем, что ему дальше делать. Месть — слово сладкое. Но как осуществить ее? Не пойдешь ведь в поруганный хулиганящей толпой английский клуб, ныне пребывающий в плачевном состоянии, и куда никто из прежних посетителей не торопился, чтобы исхлестать прилюдно Свирского по щекам перчаткой, пока набежавшие слуги не оторвут тебя от него. Голова его будет мотаться после каждого удара то в одну сторону, то в другую, попеременно подставляя то левую, то правую щеку. Видать, он изучил Библию. Если не всю, то хоть бы один ее постулат.

Робин Гуд чертов. Честно играть не получится.

Шешеля затрясло от возникшей в мыслях картины, а кулаки сжались до хруста в костях. Он высунулся из авто, гневно осматривая улицы, в надежде, что ему действительно попадется Свирский или кто из его знакомых. Ему не везло. Он натыкался на чужие лица.

Но этого мало. Слишком мало. Детские забавы, которыми прежде ограничивался и Свирский, так что на все его происки можно и глаза было закрыть, но теперь-то, теперь-то… Свирский переступил грань.

Шешель знал психологию таких людей. Они любят доставлять боль другим, чувствуя свое превосходство, но сами они эту боль вынести не могут и быстро ломаются, как могучее, но трухлявое дерево. Усилие-то небольшое надо, а потом Свирского снесет лавиной, которая покатится следом за одним маленьким камешком, скатившимся с горной вершины. Свирский стоял возле такой горы. Начни она осыпаться, он не устоит. Аферы с ценными бумагами, просроченные векселя, неуплаченные долги и вот покушение на человеческую жизнь. Ему надо побыстрее отравить родителя и завладеть нефтяными вышками, а потом предложить их англичанам.

Шешель вспомнил бледное лицо Шагрея. Его опять затрясло как от лихорадки, будто ему сделалось холодно, а за окном авто была не весна, а лютая зима. Он закусил нижнюю губу, иначе зубы начинали слишком громко стучать друг о друга.

Пойди он в полицейский участок и расскажи о своих догадках — ничего это не даст. Свирский выйдет из этой неприятности сухим и чистым, скользкий как пиявка или скорее как нечестный борец, который отправился на ринг, намазавшись оливковым маслом. Против него надо действовать не по правилам, а так же подло, отбросив все прежние принципы. Но как сделать это? Ведь даже на войне они так и не переступили грань, за которой находится бесчестье, когда руку тебе никто уже не подаст, потому что и по ту и по другую сторону находились люди благородные. Жаль, что они так долго убивали друг друга. Жаль. Они чтили традиции и правила игры. А здесь? Он-то думал, что все позади, а выходит, что самое трудное, самое скверное еще и не наступило.