Читать книгу "Дно разума - Алексей Атеев"

Настасья была девушкой не робкого десятка, поэтому стук нисколько не напугал ее. Она встала и пошла к двери.

– Кто там?

Ее вопрос так и остался без ответа. Настасья приложила ухо к двери и прислушалась. По ту сторону царила полнейшая тишина.

– Кого это черт принес? – вновь спросила она.

Однако поздний гость больше ничем не заявлял о себе. К сожалению, «глазка» у двери не имелось. Настасья давно собиралась поставить его, но все руки не доходили. Она накинула цепочку и отворила.

На пороге стоял умерший братец. Вид его был ужасен.

Если читатель помнит, Фофан погиб первым, согласно воле Скока. И схоронили его больше месяца назад. Кроме того, тело Фофана подверглось разрушительному действию трамвайных колес, и сейчас это было очень хорошо заметно. Трамвай перерезал Фофана почти пополам. Нижняя часть туловища буквально висела на лохмотьях кожи. Прозекторы наскоро пришили ее к верхней, однако сделано это было довольно поспешно, и теперь таз, бедра и ноги при каждом движении болтались, как у целлулоидной куклы, из которой вытащили резинку, стягивающую ее части.

Но самое отталкивающее зрелище являла собой голова Петюни. Кожа на ней стала похожа на обратную сторону кожаного ремня, белки глаз точно запеклись и напоминали протухшие куриные яйца, нос наполовину отвалился, и теперь его нижняя половина болталась туда-сюда, словно флюгер, губы почти сгнили, и зубы, покрытые гнилой пленкой, выпирали изо рта, как у сказочного людоеда.

Однако Настасья не стала обращать внимания на некоторые изъяны во внешности своего братца. Она схватила его за руку и втащила в квартиру. Причем пара его пальцев осталась в ее ладони.

– Петюнечка… Петюнечка… – причитала она, усаживая брата на кухне. – Ты, наверное, братик дорогой, кушать хочешь? Сейчас, сейчас я тебя накормлю.

Настасья достала из холодильника колбасу, яйца и принялась стряпать яичницу-глазунью.

Фофан сидел напротив и не подавал признаков жизни. Внезапно Настасья обнаружила, что из носа у брата выполз червяк и беспомощно заболтался над остатками верхней губы. Настасья подхватила червяка и бросила его в унитаз.

– Носик-то вот-вот отвалится, – сообщила она братцу. – Пришить бы надо. Сейчас поешь, и пришьем.

Она поставила перед Фофаном яичницу, и тот молча принялся за еду.

Кроме того, что трамвай переехал Фофана почти пополам, ему к тому же отрезало и голову. В морге голову пришили, однако нитки кое-где успели перегнить, и теперь при неосторожном движении часть пищи вываливалась из горла и падала на стол и в тарелку. Фофан механически орудовал вилкой, а Настасья с умилением наблюдала за его действиями. Наконец Петюня кое-как управился с глазуньей.

– Чай пить будешь? – спросила сестрица.

Петюня молчал.

Настасья поставила перед братом чашку и теперь следила, как он пытался поднести ее ко рту. Удавалось это плохо. Чай проливался на то, что осталось от костюма, капал на стол и пол, а когда Фофану все же удалось донести чашку до рта, жидкость потекла уже у него из горла.

– Ничего, Петечка, не волнуйся, – бормотала Настасья. – Я все вытру…

Про неожиданное явление брата с того света Настасья решила никому не сообщать. После того как братец поужинал, старая девушка повела его в комнату и включила свет. Потом она донага раздела Петюню и стала критически разглядывать его. Для того чтобы привести братца в более-менее нормальный вид, придется изрядно повозиться, прикинула она. Первым делом нужно как следует скрепить верхнюю и нижнюю части его тела. Но не зря же она – портниха. Кое-где нужно пришить покрепче, кое-где придется подложить ватин…

Мысли о спрятанных деньгах чрезвычайно беспокоили Скока. Землянка на Карадырке нынче пустует, и хотя поживиться там нечем, ведь полезут… Начнут шарить… Вдруг наткнутся на схрон? Нет! Нужно пока пожить там. А когда он разберется, что делать с деньгами, тогда можно и послать Карадырку подальше.

Скок так и сделал. После смены он закупил продуктов и отправился на место исконного обитания.

Когда Скок сошел с трамвая, уже начало вечереть. Небеса на западе стали вспухать перламутровой пеной, клочья которой, казалось, вываливались из небесного котла, и на глазах меняли цвета, превращаясь из розовато-лиловых в мутно-красные, отороченные по краям ярчайшей огненной кромкой. Тени удлинились и загустели. По-прежнему над головой заливались птички, однако, казалось, и они приустали, потому что щебет внезапно обрывался на самой высокой ноте, чтобы через несколько секунд возобновиться.

Зной июльского дня потихоньку спадал. Запахло горьковатым дымком от костра, на котором, видать, жгли бурьян. Где-то вдалеке возбужденно орали коты. На шее ведомой домой козы надтреснуто звякало жестяное ботало. Мир был объят покоем и негой.

Такие минуты Скок помнил с детства, и они казались ему наиболее светлыми и бездумными среди всей тоски и скуки их с матерью беспросветного существования. Сейчас лучше всего было присесть на скамейку возле калитки и отстраненно смотреть на запад, куда, за еле заметную цепочку зубчатых гор, скатывался огненный шар солнца. Река сверкала расплавленным золотом, а на противоположном берегу, словно мираж, колебался непостижимый розовый город.

Скок так и сделал. Он уселся на скамейку, поставил рядом сумку с продуктами, достал папиросу и задумался, взирая на закат.

Что дальше? Как поступить с деньгами? А с Ленкой? С ней-то как быть? Жениться? А пойдет ли она за него? Одно дело – крутить ни к чему не обязывающий роман, а совсем другое – связывать себя на всю жизнь. И с кем связывать? С уголовником!

Нет, он не уголовник…

А кто же, ехидно пропищал голосок на самом дне сознания. Уголовник и есть! И то, что он работает в мартеновском цехе, вовсе ничего не значит. Кто кассиршу швейной фабрики ограбил? Он! Как говорится, сколько волка ни корми… Ладно, уголовник… И что из этого следует? Разве он не вправе претендовать на свой собственный кусочек счастья? Вправе! Пускай другие всю жизнь корячатся возле мартеновской печи, у прокатного стана, кладут кирпичи на стройке, крутят баранку… Знать, такая у них судьба, а ему нужно много и сразу. Если не может получить честно, нужно отнять, украсть, ограбить… А как иначе? Иного выхода ведь нет. Вот только… Вот только людей приходится убивать. Этот мужик… Мать… Но мать ведь он не убивал?

«Ой ли!» – вновь пискнул тот, кто сидел глубоко внутри.

– Ладно, хрен с ними, – вслух произнес Скок, отбросил окурок и сплюнул.

Он толкнул калитку. Землянка как будто стала еще ниже. И не только ниже. Теперь в ее очертаниях Скоку чудилось что-то чужое, даже зловещее. Он не понял происхождения сего чувства. Вокруг все было спокойно. На дверях висел тяжелый амбарный замок, и не было никаких сомнений: со времени его запоя и того дня, когда за ним приехал Степан Тимофеевич Галушко с товарищами, сюда никто не наведывался.

Скок достал ключ, отпер дверь и вошел внутрь. Свету еще было достаточно, чтобы разглядеть, какой хаос царил внутри. На столе валялись засохшие хлебные корки, стояла тарелка с заплесневелыми солеными огурцами, лежал кусок мяса, от которого исходил тошнотворный запах. Тут же имелось несколько пустых бутылок. Хотя одна была наполовину полной. Скок поднял ее, крутанул, наблюдая, как в бутылке появился маленький смерчик. Пить в данную минуту вовсе не хотелось. Он поспешно убрал со стола, достал из сумки свежую французскую булку, краковскую колбасу и бутылку тепловатого кефира.