Читать книгу "Дневник обезьянки (1957-1982) - Джейн Биркин"

13 марта, Джон Б. / Кейт

Не спала всю ночь, волнуюсь из-за Кейт. Судя по всему, Дж. Барри вскоре собирается звонить Кейт из Калифорнии. Габриэль слышала это от Майкла; он уезжает вместе с Джоном и берет с собой Эмму и Люси. Габриэль не может это ему запретить. Что до меня, то при одной мысли о Джоне Барри мне делается дурно. Я знаю, что он строит дьявольские планы и после тринадцати лет полного отсутствия мечтает забрать у меня Кейт. Что ему терять? Прекрасная дочь-подросток, которой он за 12 лет даже открытки на Рождество не прислал. Иногда мне хочется, чтобы Беверли-Хиллз провалился в тартарары. Что, если Кейт выразит желание с ним увидеться? Я ведь не смогу ей помешать. Я должна думать о ней, а не о себе. О, dear, dear, развод – это отвратительно. Ты радуешься рождению ребенка, ты его воспитываешь, а потом его с тобой разлучают. Теперь мне всю жизнь придется мучиться из-за Джона. Если я умру, он получит право отобрать Кейт у Сержа и Шарлотты. Габриэль рассуждает о завещаниях, и выглядит все это очень мрачно.

8 апреля, 1 час ночи

Сегодня моей маленькой Кейт исполняется 13 лет. Моей крохе, моей милой любимой Кейт. Она плачет, бедняжка, что ей больше никогда не будет 12. Я зашла к ней в комнату, чтобы поцеловать ее и пожелать ей спокойной ночи, а она вдруг вцепилась в меня, словно прося защиты. Я думала, она переживает из-за потерянных сережек, но она вдруг прошептала: «Мамочка! Я не хочу, чтобы мне исполнилось тринадцать лет! Я хочу всегда быть твоей маленькой дочкой!» По лицу у нее текли слезы. Я стала ее утешать, говоря, что она всегда останется моей маленькой дочкой – и в 30 лет, и в 60; я целовала ее покрытый испариной лобик. Оказалось, подружка в школе рассказала ей, что в 13 лет девочки «отдаляются» от матери. Кейт испугалась, что буквально с завтрашнего дня ей придется самой отвечать за все, что будет с ней происходить. «На некоторые фильмы в кино не пускают детей до тринадцати лет, – продолжала Кейт. – Значит, и правда все меняется?» Моя бедная любимая малышка! Надеюсь, мне удалось тебя успокоить. Я повторяла ей, что невозможно от кого-то «отдалиться», если ты сам этого не хочешь, и нечего морочить себе голову мыслями о какой-то «ответственности». «Посмотри на Изабель, – говорила я, – ей уже двадцать, а она живет себе и радуется и думать не думает, что должна за что-то отвечать». Люди не меняются за одну ночь, твердила я ей, и завтра ничем не будет отличаться от сегодня; каждый возраст по-своему хорош, потому что привносит в жизнь что-то новое. Не надо бояться. Я просила у нее прощения за то, что не всегда была идеальной матерью: «Для меня ведь это тоже в первый раз». Я заверила ее, что она в любой момент может прийти ко мне, чтобы я ее обняла. И я ее обниму, потому что я ее люблю. Я баюкала ее как маленькую, и вскоре моя милая Кейт перестала дрожать, как перепуганный птенец, и заснула. А я поняла, что и в самом деле ничего не меняется и дети всегда остаются детьми. Мы, взрослые, видя, как растут наши дети, стыдимся нежничать с ними по-прежнему, нам кажется, что это их обидит, но мы ошибаемся. Они все так же нуждаются в нашей ласке, а если не просят нас о ней, то лишь потому, что тоже стесняются. Милая Кейт! Если когда-нибудь у тебя будет 12-летняя дочь, прочти эти строки. Знай, что ты для меня – источник радости и удовольствия. Пусть твоя дочь будет такой же нежной и любящей, какой ты всегда была для меня. И не забывай: ты – мое дитя, и мне все равно, сколько тебе лет. И в 60, и в 100 – если ты почувствуешь, что я тебе нужна, приходи, и я опять, как в детстве, возьму тебя на ручки. А если меня уже не будет в живых, но ты в свои 100 лет захочешь, чтобы я тебя обняла, вспомни эту ночь. И тогда ты поймешь, что я с тобой навсегда. Если тебе станет плохо, я приду тебя утешить, погладить и поцеловать там, где болит. Я не в состоянии видеть, что ты несчастна. Милая Кейт, пожалуйста, не грусти. Поверь, в твоей жизни будет много веселья и радости. Господи, как я тебя люблю.

22 часа

Я в отеле «Интерконтиненталь». Катрин Денёв поет песню Сержа. Мероприятие затянулось, и я решила посидеть в баре со своим дневником – все лучше, чем терпеть приставания телохранителей и выслушивать их идиотские рассуждения о том, какая из звезд нравится им больше. Мне грустно и одиноко. Мне очень грустно. Кажется, я все делаю не так. Все пошло наперекосяк, и виновата в этом только я. Как бы мне хотелось верить, что я не одинока.

Май, вечер субботы

Дома, в Англии, с мамой, папой и Сержем. Ужин прошел весело. Перед сном читала папе Вудхауса, а потом два часа разговаривали с мамой. Удивительно, до чего этот разговор с глазу на глаз меня успокоил. Мы обсудили и ее проблемы, и мои. Папа и Серж во многом похожи друг на друга. Как я люблю свою маму! Мне нравится спать с ней. Она такая теплая и мягкая, как ребенок. На публике мы с ней держимся отстраненно, соблюдая дистанцию, но на самом деле мне хочется одного: прижаться к ней всем телом и убедиться, что она в первую очередь – моя мать. Другой у меня нет, а мне порой так нужно, чтобы она поняла меня и защитила.

Май, среда

Мне очень грустно. Не знаю почему. Может быть, потому, что вчера вечером я в разговоре вспомнила Аву. Печаль охватывает тебя постепенно, к глазам подступают слезы, ночью не можешь заснуть, потому что в голове крутятся самые черные мысли. Это даже не страх, это печаль и одиночество, нечто ужасное и одновременно бесстрастное. Я не в силах отделаться от сожалений. В прошлом ничего не изменишь. Больше я никогда ее не увижу. Может, все обернулось бы иначе, если бы я сразу отправила ее во Францию? Не знаю, может быть, для того, кто уходит, смерть – это еще не конец, но для тех, кто остается, – это конец. Возможно, для того, кто умер, после смерти наступает что-то еще, – во всяком случае, я на это надеюсь. Но для матерей и отцов, для братьев и друзей никакой надежды нет.

Вчера вместе с детьми смотрела небольшой фильм, который мы снимали в Вене, на кладбище, по которому бегали белки. Я хорошо помню это воскресенье четыре месяца назад. Тогда у меня была надежда, что она выкарабкается. А потом начался весь этот кошмар. Не думаю, что когда-нибудь снова буду смотреть в будущее с тогдашним оптимизмом…

Пятница 9 мая, Барышников

Сегодня весь день хожу как в тумане. Причины – перепой и недосып. Вчера вечером ходила на день рождения Армеля Исартеля[188]. Публика собралась потрясающая. Был Миша (а-а-а-а!) Барышников. Веселый, бородатый, и пьет как бочка. Полан-ски (землеройка!) был в прекрасном настроении. Он явился с девицей, похожей на нимфу, и такой же курносой, как он сам; правда, она симпатичнее. Были барон и Райшенбах, который и организовал эту вечеринку в честь Армеля. Мы слишком поздно сообразили, что заняли лучшие места, а сам Райшенбах оказался где-то в углу, чуть ли не на задворках. Но Сержа это ничуть не расстроило, потому что он его не любит.

Я заметила на улице, возле ресторана, вспышки света и решила, что это подъехала скорая. Идиотка! Я не увидела, что в другом конце комнаты, прямо напротив нас, сидит Кристина Онассис – смуглая, сияющая, веселая, – и не узнала ее, пока Миша не сказал мне, кто это. Вскоре к нам присоединился Мик Джаггер. Я уставилась на него, не в силах отвести глаза, – в точности, как Кейт. Короче говоря, никакой скорой не было, просто у дверей ресторана собралась толпа журналистов. Они весь вечер караулили мисс О., терпели голод и холод, готовые накинуться на нее, едва она покажется на улице. Серж в тот вечер записывал песню с поп-группой, поэтому меня на вечеринке опекали Роман и Миша. Роман без конца рассказывал польские анекдоты, активно жестикулируя, и расхаживал по ресторану, размахивая руками. Я еще никогда не видела его в таком состоянии. Может, он это от счастья?