Читать книгу "Исход - Светлана Замлелова"

Но при всех своих недостатках штурман отличный рассказчик. Вчера за ужином он рассказывал нам о Хабарове, которое мы ещё только собирались увидеть. Сам штурман уже не раз бывал в Хабарове.

– Вот увидите, – говорил он под общий смех, – завтра на берегу первым же делом нас встретит священник отец Мина, который предложит посмотреть на великолепный колодец с родниковой водой, выкопанный им своими руками, а ещё на собственноручно построенную башню. Вы пойдёте с отцом Миной, и он приведёт вас к своему дому, рядом с которым вы и найдёте знаменитый колодец, то бишь ямку с мутноватой водой, и диковинное сооружение, похожее на составленные вместе стремянки. Имейте в виду, что ямка – и есть “великолепный колодец”, а стремянки – та самая знаменитая башня, непонятно зачем понадобившаяся и зачем используемая. Но самое интересное, что и колодец, и башню, как творение собственных рук, мне показывали в разное время два разных священника, сменявшие друг друга – до отца Мины там служил отец Нифонт, а ещё раньше – отец Климент. И оба уверяли, что колодец и башня – их рук дело. Ну, впрочем, нельзя исключать, что каждый приложил, так сказать, руки к сим творениям, каждый мог бросить лопату-другую и приколотить свою доску… Помню, когда я услышал от отца Нифонта про великолепный колодец и башню, о которых уже слышал от отца Климента, то подумал, что схожу с ума… Но когда воочию увидел эти сооружения, понял, что сумасшедший – не я. Оказалось, что это те же самые колодец и башня. Тогда я решил, что передо мной сумасшедший священник, хотя ни в одном другом вопросе он не выказал признаков безумия. Я уже забыл об этом странном происшествии, как вдруг вернувшийся из плавания штурман Коровин рассказал о колодце и башне, показанных местным священником отцом Миной. То есть, заметьте, это был уже третий священник. Мы посмеялись тогда и заключили, что здесь одно из двух: либо они всё-таки сходят с ума от полярной ночи, белизны и оторванности от мира, либо это другая болезнь, которой болеют именно в Хабарове…

Всё это штурман рассказывал вчера. Мне ужасно жаль стало этих добрых священников, оказавшихся в такой глуши. Но что бы Вы думали?.. Сегодня утром на берегу нас встретил священник – отец Мина. Благословив нас, он предложил осмотреть… колодец с родниковой водой, выкопанной им своими руками, и выстроенную им же башню. Видели бы Вы, как вся команда давилась от смеха, не желая обидеть добрейшего и несчастного батюшку. А несчастный, я думаю, он потому, что оказался в неимоверной глуши. Я даже не представляла себе, что существуют на свете такие глухие места. Во-первых, здесь всё пропитано холодом. Если на юге природу можно назвать смеющейся или хотя бы улыбающейся, то здесь она насупленная, она всё время хмурится. Серое море, от которого тянет холодом за версту, холодные невысокие скалы. Вдоль моря – полоса крупной и совершенно плоской серой гальки. В тундре вокруг – ни одного деревца, всё болото да кочки-кулижки. Видела я грибы подберёзовики, так эти грибы выше самих берёз, под которыми они вырастают, в несколько раз. От берёзы здесь – одни ветви, да и те стелются по земле и похожи на расползающихся змей. Правда, много весьма пахучих цветов. Но больше всего цветов, похожих на мокрый пух. Видела и ела ягоду морошку. По виду вроде малины или ежевики, только косточки крупнее. А по цвету – рыжая, вроде грибов лисичек. И вот эти рыжие бусины рассыпаны по всей тундре. Знай ходи и собирай! По вкусу же эта ягода и вовсе ни на что не похожа. Много здесь и брусники, совершенно такой, как продаётся в Петербурге.

А ещё отовсюду с земли доносится писк. Я никак не могла взять в толк, кто это так громко пищит, пока отец Мина не разъяснил мне, что пищит лемминг – тундровая мышь. Но кажется, эта мышь – вовсе не мышь. Во всяком случае, лемминг гораздо крупнее серой мыши, не имеет длинного хвоста, толст, мех у него рыжеватый.

Если снизу не умолкает лемминговый писк, то сверху неумолчно кричат чайки. Так я думала поначалу, но потом выяснилось, что кроме чаек здесь довольно много разных птиц. Вот, например, нырки, бакланы, гуси, кулики, гаги… Это только то, что запомнила. Земля здесь по-своему красивая, но всё же неприветливая, и жить тут непросто. Особенно, если привык к городскому шуму, не говоря уже о разных удобствах. Так что неудивительно, что попавшие сюда батюшки начинают заговариваться, рассказывая разный вздор о колодцах и башнях.

Село или становище просто малюсенькое, причём половина жителей – самоеды. Зимой здесь человеку совершенно некуда пойти и нечего делать. Мне кажется, я бы тоже сошла тут с ума и начала бы рассказывать проплывающим морякам, что я – мадам де Сталь и живу на острове Святой Елены.

Простите меня, любезный мой Аполлинарий Матвеевич, я должна отвлечься от этих мыслей, к тому же мне необходимо начинать подготовку к приёму на телеграфной станции. Иначе я опоздаю на шлюпку. Обнимаю Вас, дорогой мой Аполлинарий Матвеевич. Следующее моё письмо придёт либо очень скоро, либо очень нескоро.

Ваша О.»

* * *

И действительно, письма прекратились. Зато посыпались газетные заголовки, потому что – как вдруг обнаружилось – каждая мало-мальски уважающая себя газетёнка считала теперь своим долгом писать или хотя бы упоминать об экспедиции капитана Дубровина. И вот, в то самое время, когда письма от Ольги перестали приходить, вернее, после того, как пришло последнее послание из Хабарова, одна из газет объявила: «Пропала экспедиция капитана Дубровина». Казалось, что остальная пресса вздохнула поглубже, а потом разом выдохнула: «“Княгиня Ольга” затёрта льдами…», «Капитан Дубровин плохо снарядил экспедицию…», «Русский флаг не взовьётся над полюсом…»

Но постепенно интерес к экспедиции стал затихать. О ней вспоминали всё реже, а сообщения становились всё короче. Пока, спустя примерно два года, не прогремел очередной заголовок: «“Княгиня Ольга” в Архангельске…» И газеты снова наперебой затараторили. Но взявшемуся было читать газетные статьи Аполлинарию Матвеевичу вдруг легла на стол целая пачка писем от Ольги. Он отложил газеты и с улыбкой взялся за письма, отправленные, как и в прошлый раз, одним днём, на сей раз из Архангельска. Вооружившись кабинетным серебряным ножом, увенчанным головой льва, он снова распаковал все конверты, разложил послания от Ольги по датам и погрузился в чтение. Стоит, пожалуй, отметить, что в это время нос его украшало новёхонькое пенсне, чего раньше никогда не случалось с Аполлинарием Матвеевичем.

«Дорогой мой Аполлинарий Матвеевич, – прочёл он, – я в Карском море. Об этом море я столько наслышана, что увидеть его казалось мне более волнующим, чем увидеть Стокгольм или Копенгаген. Не знаю, чего я ждала. Наверное, чего-то необыкновенного. Впрочем, оно действительно необыкновенное. Взять хотя бы моржей, которые встретили нас на выходе из Югорского Шара. Была на палубе, когда штурман вдруг закричал: “Амдерма!.. Амдерма!..” и показал рукой в сторону берега, который шевелился моржовыми телами. Оказалось, что “амдерма” на языке самоедов – моржовое лежбище. Штурман и в самом деле знает местный язык и при мне в Хабарове говорил с самоедами. Удивительный человек наш штурман.

Мы хотели покинуть Хабарово ночью. Но на телеграфной станции нам закатили невероятный пир. Команда, почти в полном составе, на судно явилась пьяной. Разумеется, кроме меня. В Хабарове мы пополнили запас продовольствия, нагрузившись оленятиной и пресной водой. Рано утром с восходом солнца мы наконец-то выдвинулись на восток и вскоре увидели тех самых моржей, которых штурман назвал “амдермой”.