Читать книгу "Лучшая подруга Фаины Раневской - Павла Вульф"

Это были чудесные минуты моей жизни, и я чувствовала, что недаром живу на свете. Никогда не забыть некоторых волнующих моментов нашей жизни и работы в Святогорске. Целые снопы васильков, громадные букеты полевых цветов получали мы, актеры, от нашего чуткого и неискушенного зрителя. Эти искренние, скромные подношения трогали и вдохновляли нас.

В период моей работы в Святогорске интересное наблюдение над восприятием зрителя и выводы для себя, актрисы, сделала я, играя в инсценировке «Волчьи души» по Джеку Лондону. Смысл пьесы в двух словах таков. Буржуазная, деловая, типично американская семья: отец – делец-реакционер, мать – безликое существо. Замужняя дочь, которую я играла, чувствует себя чужой в семье. Муж ее – типичный американский мещанин. Одинокая в семье, она сближается с представителем группы революционеров. Отец узнает о связи дочери. Чтобы погубить друга дочери, отец при помощи нанятых шпионов получает документ, уличающий его в прогрессивной деятельности.

Отец уже торжествует победу над своим политическим и личным врагом, как вдруг документ исчезает с его письменного стола. Начинаются тщетные поиски. Подозрение падает на дочь. Действительно, это она спрятала бумагу, желая спасти друга и его дело, которое стало делом и ее жизни. Начинается допрос. Смело, спокойно и твердо отвечает она на все вопросы отца и мужа. «Истинно свободная», «культурная» американская семья решается на личный обыск. Молодую женщину уводят в соседнюю комнату, откуда через опущенную портьеру доносятся ее возмущенные реплики. Вот эта сцена обыска навела меня на поиски нового решения всего образа, и главное – этой финальной сцены 3-го акта.

Сначала этот акт я играла так: оскорбленная в своем человеческом и женском достоинстве, униженная отвратительной процедурой обыска, я кричала, защищалась, вырывалась из рук мучителей. После совершенного гнусного насилия я выходила в кабинет отца измученная, усталая, держась за портьеру, и с ненавистью затравленного зверя отвечала на вопросы отца и мужа. Конечно, это было вполне законно, и любая актриса на моем месте использовала бы этот драматический момент пьесы в меру своих сил.

Но меня заставило задуматься вот какое обстоятельство: мой зритель – шахтер оставался почти равнодушным к страданиям моей героини. Я стремилась вызвать его сочувствие, но не достигала цели. «В чем дело, – в отчаянии думала я, – почему зритель не принимает меня?» Играй я эту роль десяток лет назад, при буржуазной публике, в зрительном зале в этой сцене раздавались бы истерики, меня вызывали бы без конца и я бы не терзалась сознанием чего-то невыполненного. Кто же виноват? Зритель или я? Решила самокритически пересмотреть роль, найти другое решение образа, и особенно сцены обыска.

И я поняла, что должна играть смелую, дерзающую женщину, бросившую вызов буржуазной морали и всему деловому американскому миру, погрязшему в эгоизме и наживе. В ее острых, обвиняющих отца и мужа ответах на семейном допросе и во время обыска должна чувствоваться женщина волевая, протестующая, борющаяся за свои убеждения.

Несмотря на потрясение и волнение от безобразной процедуры обыска, она входит в кабинет отца как человек непреклонной воли. Постепенно я перестроила образ. Текст роли вполне отвечал моему новому замыслу. И когда я начала играть в такой трактовке, то почувствовала ответную реакцию зрителя, его горячий интерес к судьбе моей героини.

Это не было желанием угодить, приспособиться к вкусам публики. Нет. Это был единственно правильный путь к сердцу зрителя. Неизведанная радость охватила меня, когда я услышала из зрительного зала одобряющие возгласы на ядовитые, полные сарказма реплики, которые смело бросала моя героиня своим мучителям, чем приводила их в ужас и растерянность. Одержанная моральная победа моей героини вызывала взрывы одобрения зрительного зала. И тогда я поняла, что учителями нового являются зрители, жизнь, а не режиссеры мейерхольдовского толка.

С грустью покидали мы наш чудесный Святогорск, где так хорошо работалось и жилось.

После Святогорска я была приглашена на сезон 1925/26 года в Бакинский рабочий театр. Сезон открылся пьесой К. Тренева «Пугачевщина», этой горячей героической поэмой о жизни революционного народа. Блестящая по богатству языка, со сценически выразительными массовыми сценами, она дала актерам богатый материал для работы, и спектакль создавался с большим подъемом.

В Бакинском рабочем театре были показаны «Мандат» Н. Эрдмана, «Шторм» В. Билль-Белоцерковского, «Кража» и «Волчьи души» Д. Лондона, «Яд» А. Луначарского, «Воздушный пирог» Б. Ромашова. Но в репертуар рабочего театра стали проникать макулатурные пьесы. «Заговор императрицы» и оперетта на ту же тему «Женщина у трона», «Проститутка» и подобные им стали преобладать. Многие актеры театра потеряли творческий интерес к работе. Хотя публика ежедневно наполняла зрительный зал, но это был не тот зритель, ради которого создавался Бакинский рабочий театр.

Сам по себе напрашивался вывод – судьбу периферийного театра должен решить современный советский репертуар.

После Баку два зимних сезона – 1926 и 1927 годов – я работала в Смоленске в коллективе, составленном и руководимом Л. И. Изольдовым. Между зимними сезонами весь коллектив на лето переезжал в Мариуполь. Играли мы и в городе, и в клубе сталелитейного завода.

В труппе Смоленского театра работали М. В. Валента, С. И. Милич, Ф. Г. Раневская, Л. И. Изольдов, Б. С. Борисов, H. H. Васильев, Г. В. Гетманов. Труппа Смоленского театра работала на два города – Смоленск и Гомель. Зимний сезон в Смоленске открывался в октябре, а в Гомеле – в январе.

Зимний сезон 1927 года открылся в Смоленске пьесой Д. Смолина «Иван Козырь и Татьяна Русских». В ознаменование 10-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции театр поставил пьесу В. Билль-Белоцерковского «Шторм». В репертуаре театра были пьесы: «Бронепоезд 14–69», «Пушкин и Николай», «Вредный элемент», «На дне», «Ржавчина», «Яд», «Ревизор», «Стакан воды», «Коварство и любовь», «Штиль» и другие.

Эти смоленские сезоны ознаменовались для театра появлением чудесной пьесы К. Тренева «Любовь Яровая», о которой я писала в главе о К. Треневе, а для меня еще одним радостным событием, которое связано с моим исполнением роли Любови Яровой, – с присуждением мне в 1927 году звания заслуженной артистки РСФСР.

Сезон 1928/29 года я проработала в Днепропетровском драматическом театре.

В сезоне 1929/30 года несколько месяцев я работала в столице Дагестана Махачкале. Я приглашена была в Дагестанский государственный академический театр как актриса и очередной режиссер. Играла я в пьесе «Огненный мост» Б. Ромашова, которой мы открывали сезон. Шли в театре «Ярость», «Человек с портфелем», «Луна слева», «Малиновое варенье» и другие пьесы советского репертуара.

Как очередному режиссеру мне предложили ставить «Заговор чувств» Ю. Олеши. Несмотря на претенциозность пьесы, мы с удовольствием работали над ней, очищая ее от излишеств формалистического толка. Мы увлеклись идеей пьесы, как мы ее понимали: крушение мелких личных чувств. Когда кончалась репетиция, работа над пьесой не прекращалась – актеры ловили меня в кулуарах театра, на улице, на бульваре, у моря и продолжали говорить о своих ролях, об образах.