Читать книгу "Выбор чести - Даниил Калинин"

История моей семьи, рассказ о дроздовцах и их идеалах (про Марсель я разумно промолчал), а также подробности моего боевого пути произвели на французов сильное впечатление. Достаточно сказать, что командир отделения стал обращаться ко мне на «вы», а в коллективе за мной закрепилась «должность» третейского судьи. Да к тому же я совершенно забыл про наряды.

…Многое в артиллерийской школе было мне в новинку. Мирная армия предстала с той стороны, которой я раньше не знал: те же наряды, помешанность командиров на чистоте помещений, внутренняя обостренность отношений в коллективе, жизнь по строгому распорядку… Воровство. Бывало и такое, хотя «крыс» наказывали жестко. Очень ценились увольнения, которые нужно было заработать не только отсутствием недочетов по учебе, но и личной успеваемостью. А командиры к тому же мотивировали нас «помогать» товарищам, «отбивая» увольнения всему взводу за плохую оценку хоть одного бойца.

Учеба же мне нравилась и была безумно интересна – будущих французских артиллеристов готовили на совесть.

Началом нашей подготовки стали занятия по определению расстояния до цели. К слову, после Испании у меня и так развился отличный глазомер, я действительно был одним из лучших курсантов, но некоторые вещи были и мне в новинку. Если определять расстояние по звуку, вспышке выстрела в ночи, отрезкам местности, ну, или при помощи большого пальца правой руки я умел, то работы с тем же биноклем, определения с его помощью отклонения разрыва от цели я не знал.

Нас учили грамотно определять по характерным признакам замаскированные цели: дзоты, командные и наблюдательные пункты, вражеские батареи; по струям дыма – расположение минометных расчетов. Учили правильно указывать цель расчету и грамотно выбирать точку наводки, учили тонкостям правильной установки и чтения угломера панорамы.

До начала боевых стрельб мы до автоматизма оттачивали навык правильной горизонтальной наводки орудий, и вертикальной – минометов. Соответственно на первых настоящих стрельбах мы били по неподвижным мишеням, учились брать их в «вилку». Чуть поднаторев в данном направлении, мы перешли к самой важной части нашего обучения – стрельбе по движущимся целям. В первую очередь это могли быть танки (самый страшный наш противник) и броневики противника. Неплохо наловчившись бить неподвижные мишени, курсанты вполне сносно научились брать фигуры упреждения и поражать цели, двигающиеся под углом или боком к орудию. Кроме того, мы научились верно определять расстояние при любой температуре воздуха.

Однако обучение в артиллерийской школе вызывало у меня двоякие чувства.

С одной стороны, наученные горьким опытом Великой войны французы полностью избавились от лишнего щегольства и бравады. Давно была забыта «теория решительного натиска», согласно которой отвергались создания любых фортификационных сооружений, и артиллеристы вели бой с открытых позиций. Канула в Лету яркая, разноцветная форма, которая должна была возбуждать боевой дух солдат (на деле она значительно облегчала труд стрелков противника). А сами пехотинцы больше не ходили в атаку в полный рост, в плотных шеренгах, которые начисто выкашивал артиллерийский и пулеметный огонь врага.

Сегодня школа готовила профессиональных военных. Солидный теоретический курс давал по-настоящему академические знания; необходимые нам формулы и функции, а также табличные значения вытесняли из головы все посторонние мысли. Разбуженный ночью курсант был способен с ходу выдать радиус разлета осколков, фугасное действие или значение бронепробиваемости тех или иных типов снарядов.

Практические занятия проводились регулярно. По числу боевых стрельб, проведенных с курсантами, школа выходила на одно из первых мест в мире! Не случайно для ее выпускников попадание с 800 метров из противотанковой пушки Гочкинса (нашего основного противотанкового орудия) в мишень размером 80 на 80 сантиметров было средним результатом!

Кроме того, очень большое внимание уделялось искусству фортификации: преподаватели, зачастую являющиеся ветеранами-фронтовиками, азартно зарывали нас в землю по самую макушку, доказывая важность своевременной подготовки позиции. Мы столь же азартно ругались сквозь зубы самыми последними словами, но каждый курсант в душе осознавал необходимость и такого учения.

Помимо непосредственно фортификации и огневой подготовки, большое внимание уделялось маскировке и тактике ведения боя – в том числе подготовке засад.

Оставшееся время было разделено между прочими дисциплинами, среди которых на первое место выходила проклятая всеми курсантами шагистика. Причем, как мне кажется, проклинали ее не только во Франции…

Стандартной подготовке пехотинца (стрельбе из винтовок и личного оружия, метанию гранат, штыковому бою) было выделено незначительное количество времени. И само обучение было, мягко говоря, посредственным. Но на это имелись объективные причины: во-первых, задача артиллериста заключается во владении орудием, а не винтовкой; во-вторых, курсанты априори должны были владеть стандартным оружием, придя в школу армейскими унтер-офицерами или закончив Сен-Сир. Без ложной скромности стоит отметить, что багаж знаний, «заработанный» мною в Испании, позволял быть мне в этой дисциплине первым.

Физическая подготовка была обязательной частью нашей жизни, и, к слову, она помогала здорово сбросить напряжение учебы. В первую очередь это были всё те же фехтование и верховая езда. Как уже было сказано, здесь я был в числе последних, зато осознал пользу обеих дисциплин. Что касается верховой езды – то в эпоху мотора лошадь, как ни странно, оставалась в армии главным средством передвижения, которое никак нельзя было недооценивать. Что касается фехтования, то оно здорово развивало тело, гибкость и координацию.

А вот именно рукопашный бой был представлен лишь факультативной секцией бокса, которую курсанты посещали разве что в свободные от учебы дни. Я же, после памятного боя, секцию не посещал – не было времени.

Это с одной стороны.

Но с другой – складывалось полное впечатление того, что французское командование в очередной раз готовится к «прошлой войне». Да, насыщенность артиллерии в пехотной дивизии (2 артиллерийских полка, дивизионная противотанковая рота, а также батальонная и полковая артиллерия) вызывала уважение. Число батарей в стрелковой дивизии превышало число пехотных рот, а количество орудийных стволов (62 орудия, не считая 7 минометов) превосходило артиллерийскую мощь стрелковой дивизии любой иной армии мира.

Однако артиллерийский парк был представлен зачастую или устаревшими орудиями, или орудиями прошлой войны. К примеру, наше основное противотанковое орудие – 25-мм пушка Гочкинса – разрабатывалось еще в 20-е годы. Относительная его бронепробиваемость была обусловлена значительной длиной ствола (проходя по нарезному каналу, снаряд получал высокую начальную скорость). Однако эта же длина делала более сложной маскировку орудия. Кроме того, к пушке прилагались лишь бронебойные боеприпасы; отсутствие в числе выстрелов осколочно-фугасных снарядов делало орудие малоэффективным против пехоты.

Но главный его недостаток, на мой взгляд, заключался в слишком маленьком калибре. Да, пулеметным панцерам и итальянским танкеткам, да даже советским танкам с противопульной броней нашего калибра (с учетом длины ствола) его было достаточно. Однако я не мог поверить в то, что ни немцы, ни большевики не сделают должных выводов по результатам войны в Испании. Не мог поверить в то, что они не усилят танковую броню. Ведь у самих же французов новые танки выпускались с броней, превышающей толщину в 30 мм!