Читать книгу "Время дикой орхидеи - Николь Фосселер"

Она была приблизительно того же возраста, что и его младшие сестры, но та беспомощность, с какой она за ним ухаживала, выдавала, что ей не приходилось действовать там, где нужно было выполнять какую-то работу. Часто она была как маленькая девочка, но все-таки ей не хватало радостной, плещущей через край легкости, знакомой ему по собственному детству. Ее окружала преждевременная серьезность. Почти так, будто тень, которую отбрасывало ее худенькое тело, когда солнце между ливнями засылало сюда свои лучи, была темнее, чем от других людей.

Ее кожа была слишком светлой для ребенка с этого острова или с материка, но по-малайски она говорила как на родном языке. Временами у нее проскакивало какое-нибудь английское слово, но она этого не замечала, а временами какое-нибудь слово и на другом языке, который звучал игриво – возможно, французский.

Ее глаза… Примечательные глаза были у Нилам.

Переменчивые, как небо над островом. И впрямь цвета сапфира, особенно когда они вспыхивали, как сейчас. В зависимости от наклона головы или от угла падения света, а может, и от того, что творилось в ней самой, цвет менялся до темно-фиолетового диких орхидей, которые росли вверху по течению реки. А временами они темнели так, что казались такими же черными, как его собственные или глаза его братьев и сестер.

Голубые глаза могли быть только у оранг-путих, у белых людей, но редко при этом такие темные волосы, как у Георгины, редко такой загар. А главное – среди них почти не было женщин, и Рахарио также никогда не видел белого ребенка, хотя много перемещался по островам.

Девочка с двумя именами, всегда слегка растрепанными волосами, в перепачканной кебайе и с пыльными босыми ступнями была для него загадкой.

После красного затмения лихорадки его захлестывали приливы и отливы бодрствования и дремоты, и всякий раз, когда он приходил в себя, его мысли кружили вокруг этой загадки. Георгина. Нилам. Сик-сик, как ее окликала пронзительным голосом малайская женщина, которой она боялась.

Ему было ясно только одно: что некий оранг-путих, поддавшись зову своих чресл, произвел с островной женщиной эту девочку, которой почему-то разрешалось жить в его большом доме и не приходилось за это работать. Дитя двух миров, которое, пожалуй, не могло пустить корни ни в одном из них. Куда бы оно ни обратилось – оно всюду будет чужим. Неудивительно, что девочка казалась такой одинокой, такой заброшенной.

– Нилам.

Он произнес это имя тихо. Осторожно, как будто хотел проверить, какое из имен ей больше подходит.

Она подняла глаза от пулевой раны в его руке, которую в этот момент перевязывала. Сейчас они были как море в солнечный день, брови в немом вопросе стянулись в изящную арабеску.

– Ты очень хорошая. Навсегда для меня.

Ее глаза вспыхнули и уклонились от его взгляда. Щеки зарделись, а губы сложились в подобие улыбки; первой, какую он видел у нее.

– Ты задолжал мне ответ.

На его лице дрогнула улыбка:

– Оранг-путих теперь могут, если угодно, называть этот остров своим. Но реки и море всегда будут принадлежать нам. Оранг-лаут.

Оранг-лаут. Морские люди.

С тех пор как Георгина впервые услышала об этих племенах, морских кочевниках, которые живут не в домах, а на лодках, плавая по всему морю, она представляла себе этих оранг-лаут в виде мифических существ – людей, у которых вместо ног рыбий хвост с чешуей. Этакие создания, которые на суше выглядят как обычные люди, а в воде превращаются в морских чудовищ. Ее взгляд метнулся к ступням Рахарио: каждый пальчик, каждая выемка и каждый бугорок словно вырезаны искусной рукой из свежей тропической древесины, зачищены наждаком и гладко отполированы.

– Что?

– Ничего. – Кровь снова бросилась ей в лицо.

– Ты почитаешь мне?

Рахарио подбородком указал на кресло, в котором лежала книга, раскрытая на покоробленных страницах, корешок растрепан и загнут кверху, как раскрытый клюв птицы.

Книга, которую Георгина читала вчера, когда охраняла сон Рахарио и ждала, когда настанет время для следующей дозы жаропонижающего порошка Ах Тонга. Она смутно припомнила, что иногда слышала собственное бормотание, чтобы хоть что-то противопоставить тишине комнаты, убаюкивающему шуму моря и дождя. Полагая, что Рахарио спит слишком крепко, чтобы расслышать ее.

– А ты понимаешь по-английски?

Он склонил голову набок:

– Не все. Но многое.

Она чувствовала на себе его взгляд, соскальзывая с края кровати и беря в руки книгу.

– Твой отец… Он англичанин?

– Шотландец. Из Данди. Но он уже давно там не был. Перед тем как перебраться сюда, он много лет жил в Калькутте. Когда-нибудь он вернется туда вместе со мной.

Как будто так и надо, она уселась рядом с Рахарио, откинувшись на спинку кровати в изголовье, согнув колени и положив на них книгу. То был минутный импульс, в котором она быстро раскаялась. Потому что его близость смущала ее так же, как его пытливые взоры, которые он переводил с ее лица на темные полосы буквенных строк и снова смотрел на ее лицо. Собственный голос казался ей чужим, искаженным и слишком высоким, и через каждые несколько строчек она запиналась и начинала заикаться.

– Может быть, ты сам почитаешь? – перебила она себя и с легким смешком протянула ему книгу.

Изучающий блеск в его глазах померк, и мускулы сильных челюстей напряглись, так что обозначились желваки.

– Я устал, – хрипло сказал он, вытянулся и отвернулся.

Веки Георгины задрожали. Потом она поняла – и ее бросило в жар.

– Извини, – прошептала она. – Я не подумала, что ты… Это было глупо с моей стороны.

Рахарио не шевелился. Желудок Георгины сжался так судорожно, что ей стало дурно.

– Если… если хочешь, я тебя научу. Это не так уж трудно!

Закрыв глаза, Рахарио безмолвствовал.

Георгина мягко всплыла из глубокого сна, ее кебайя пропотела, и на щеке было ощущение чего-то липкого. Тяжелый свет раннего вечера висел в помещении, стрекотали цикады; должно быть, дождь на какой-то момент прекратился.

Она сонно сощурилась и окончательно открыла глаза.

Ее щека была прижата к коричневой гладкой груди Рахарио, которая равномерно поднималась и опускалась с его дыханием, сердцебиение было спокойным и ровным – у самого ее уха. Она не помнила, как заснула и как так получилось, что она лежала наполовину на нем, наполовину на его руке. Взгляд ее скользнул по его плоскому животу, по выступающим буграм тазовых костей и с любопытством остановился на тонкой линии черных волосков, что тянулась вниз от пупка под пояс его штанов – до сих пор она не замечала ее. Она быстро отвела глаза и осторожно подняла голову.

Рахарио тоже спал, обняв ее за плечи. Странная, сладкая тоска пронизала ее живот дрожью, и это смутило ее, и одновременно ей стало стыдно, что она невольно оказалась так близко к нему; наверняка это ему неприятно. Она подтянула локти, чтобы опереться на них и встать, вывернулась из-под его руки.