Читать книгу "Бунт на «Баунти» - Джон Бойн"

– Сахара? – переспросил судья, которого мне удалось-таки огорошить. – Бейлиф, сказал ли этот мальчик, что он стал жертвой сахарного переедания?

– По-моему, сказал, Ваша Честь, – ответил бейлиф.

– Что же, ответ, по крайности, честный, – сказал тогда судья, почесав голову, отчего с парика мелким дождичком посыпалась пудра, испятнавшая его мантию, точно снегопад. – Мальчикам сахар употреблять не следует. У них от сахара мысли сбиваются.

– Вот и я так думаю, точь-в-точь, Ваше Высокомудрие, – сказал я. – В будущем я намерен его избегать, ограничиваясь, когда мне придет такая охота, медовой конфеткой.

– Медовой конфеткой! – воскликнул он, глядя на меня так, точно я предложил ему высечь, чтобы развеять скуку, принца Уэльского. – Она еще хуже, мой мальчик! Овсяная каша, вот что тебе требуется. Овсяная каша сделает из тебя человека. Она уже обратила к добру многих мальчиков, встававших на неправедный путь.

Овсяная каша, надо же! Я был бы рад получать по утрам на завтрак чашку овсяной каши, если б он давал мне каждый день по два пенса, которые для этого требуются. Овсяная каша! Коли хотите знать правду, судьи, подобные ему, ничего не ведают о мире, в котором живут люди, подобные мне. Но это не мешает им судить нас. Впрочем, никакой политики…

– Отныне буду есть только овсяную кашу, – пообещал я, отвесив ему легкий поклон. – На завтрак, обед и ужин, если смогу деньжат наскрести.

Он снова склонился над столом и повторил прежний вопрос (а я-то надеялся, что судья о нем позабыл).

– Я тебя уже видел, не так ли? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я, едва удержавшись от пожатия плечами, – все мировые судьи, стоит тебе произвести этот жест, тут же начинают тебя ненавидеть. Они говорят, что это знак плохого воспитания.

– Как тебя зовут, мальчик?

Можно было бы и соврать, однако ярыжка знал мое имя, и потому я сказал правду – ложь только сильнее мне навредила бы.

– Тернстайл, – сказал я. – Джон Джейкоб Тернстайл. Англичанин, уроженец Портсмута.

– Ха! – воскликнул он и сплюнул, грязная свинья; большой комок мокроты шлепнулся на посыпанный опилками пол. – Портсмут, будь он проклят!

– И будет, Ваше Велелепие, – сказал я, чтобы доставить ему удовольствие. – Как только настанет Судный день. Нисколько не сомневаюсь.

– Сколько тебе лет, мальчик?

– Четырнадцать, сэр.

Несколько мгновений он облизывал губы, и я был уверен, что видел, как некоторые из его отвратительных черных зубов болтались в темном ущелье рта, грозя выскочить из державших их десен.

– Ты уже стоял передо мной год назад, – сказал он, тыча в меня восковым пальцем, какой можно увидеть у вырытого из земли трупа. – Я вспомнил. По-моему, и тогда речь шла о краже.

– Недоразумение, – пояснил я. – Неудавшаяся шалость, ничего другого.

– И тебя за нее высекли, не так ли? Я никогда не забываю лиц, которые видел в моем зале, и ягодиц, которые видел в моей экзекуторской, тоже. А теперь скажи мне правду, и, возможно, Бог тебя пощадит.

Я задумался. Слово «возможно» имеет кучу значений, и лишь немногие могли принести мне пользу. Но, и соврав, я ничего не выиграл бы, поскольку он мог в два счета заглянуть в судейские записи.

– Вы все помните правильно, – сказал я. – Я был наказан двенадцатью розгами.

– И ни одна из них не была излишней, – сказал он, опуская взгляд к столу и записывая что-то на лежавшем там листке бумаги. – Я нахожу тебя виновным в злоумышленном деянии, Джон Джейкоб Тернстайл, – сообщил судья уже потише, тоном, говорившим, что он утратил всякий интерес ко мне и желает идти обедать. – Виновным по всем пунктам, дрянной мальчишка. Уведите его, бейлиф. Двенадцать месяцев тюрьмы.

Я вытаращил глаза, а сердце мое, не скрою, прямо-таки подскочило в груди от ужаса. Двенадцать месяцев тюрьмы? Я выйду из нее далеко не тем мальчиком, каким войду, уж что-что, а это я знал. Я повернулся к ярыжке, к моему ярыжке, и, честь ему и хвала, его ответный взгляд выразил пасмурное сожаление о том, что он привез меня сюда, да и никто из находившихся в зале не назвал бы вынесенный мне приговор справедливым. Ничего большего порки мое преступление не заслуживало.

– Ваша честь… – начал ярыжка, мой ярыжка, но мистер Хендерсон уже выходил из зала, с топотом удаляясь в свои личные покои, несомненно для того, чтобы получить там инструкции от заправил местного преступного мира, и бейлиф потащил меня, взяв за руку, в противоположную сторону.

– Что сделано, то сделано, – с сожалением сказал он. – Смелее, паренек. Крепись.

– Смелее? – неверяще воскликнул я. – Крепиться? В тюрьме, целый год?

Всему свое время – время крепиться и время вручать человеку заряженный пистолет, чтобы он с честью покинул сей мир; как раз такое тогда и наступило. Ноги мои подгибались, а меня, я и опомниться не успел, вывели из зала навстречу – чему? Году мучений и надругательств? Голода и жестокости? Я и думать-то о нем не решался.

4

Да, времена наступали те еще! Готов признать, в подземный каземат суда я спускался с тяжелым сердцем и безрадостными ожиданиями. День начался так весело и всего за несколько часов окутался таким мраком, что я поневоле гадал, какие еще терзания припасла для меня судьба. Утром я позавтракал в заведении мистера Льюиса половинкой селедки и яичным желтком и отправился на рыночную площадь, ничего не страшась. Беседа с французским джентльменом носила характер умозрительный, а я из тех, кто любит поболтать время от времени на умственные темы. Его карманные часы, коими я завладел без всяких усилий, вполне могли сделать меня состоятельным человеком, – прекрасной работы брегет, красивого цвета и на крепкой тесьме, купленный у ювелира не иначе как за несколько фунтов; останься он при мне, я мог бы снести его моему одноглазому знакомому, скупщику краденого, и получить целых полкроны. Но теперь все потеряно. Я отправлялся в тюрьму и подготавливал мою душу к одному лишь Богу известно каким и скольким унижениям и карам.

Думаете, я слишком горд, чтобы вспоминать о слезах, которые увлажняли мои глаза, пока я дожидался отправки? Не слишком.

Бейлиф отвел меня вниз, где мне предстояло дожидаться транспорта в ад, и я оказался в холодном помещении, сидеть там можно было только на каменном полу. Судейский ярыжка втолкнул меня внутрь, ни словом не извинившись, и с кем же мне предстояло разделить ожидание? – с мистером Уилберфорсом, приговоренным к тюрьме передо мной. При моем появлении здоровенный скот сидел на горшке, а его выделения создавали такую несусветную вонь, что я сразу же пожелал убраться от него как можно дальше, однако дверь захлопнулась и мне осталось лишь стойко сносить эту пагубу. Почем знать, может, мне еще придется провести в его обществе немалое время.

– Старый ублюдок и тебя в тюрягу отправил, так, что ли? – спросил он и ухмыльнулся. Что же, убожество любит компанию.