Читать книгу "Z - значит Захария - Роберт К. О'Брайен"

Дойдя до магазина, мужчина зашел внутрь, а когда вышел, я поразилась, как он преобразился. Мятый комбинезон уступил место широким тиковым брюкам цвета хаки, которые очень ему идут, и синей рабочей рубашке, он даже взял новые башмаки и соломенную шляпу. (В общем, оделся, как я.) Он действительно выглядел другим человеком, очень приятным. Помимо всего прочего, подстриженный и опрятно одетый, он выглядел гораздо моложе, хотя все равно намного старше меня. Я бы сказала, ему лет тридцать или чуть больше.

Он направился по дороге на юг, к дальнему концу долины, к ущелью. По пути все время с любопытством оглядывался, но почти не замедлял хода, пока не дошел до трубы под дорогой. В том месте ручей, вытекающий из пруда, попетляв по лугам, наталкивается на возвышенность (начало конца долины, как я понимаю) и поворачивает направо, чтобы слиться с ручьем Бёрден.

Тут он остановился. Думаю, впервые осознал, что ручьев два и что пруд образован не тем ручьем. И что разница между ними бросается в глаза. Я сама смотрела много раз. До последних нескольких футов в маленьком ручье есть жизнь: рыбки, головастики, водомерки и зеленый мох на камнях. В ручье Бёрден нет ничего, а после слияния река до ущелья и дальше совершенно безжизненна.

Я не уверена, что незнакомец все это заметил, но он долго разглядывал воду, опустившись на четвереньки. Если он увидел, что река мертвая, то, должно быть, забеспокоился. Возможно, именно в это время он начал чувствовать приближение болезни.

Тем не менее, обеспокоившись или нет, он через несколько минут вскочил и пошел дальше, так же быстро, как и раньше. Еще через пятнадцать минут он дошел до конца долины и начала мертвой земли за нею. Дорога там ведет сквозь ущелье к фермам амишей.

Он этого, конечно, видеть не мог. По правде говоря, если не знаешь, ни за что не поверишь, что на юге из долины есть выход. Ущелье имеет форму буквы S, и, пока не дойдешь до поворота, можно подумать, что сейчас упрешься в сплошную стену скал и деревьев. Но дорога (и речка за нею) неожиданно поворачивает вправо, влево и снова вправо, следуя за узким каньоном, прорезающим хребет, словно туннель.

С другого конца долину закрывает холм Бёрден, и в результате она полностью отрезана от мира. Люди говорили, что у нас даже погода своя: ветры извне сюда не задувают.

Когда чужак вошел в ущелье, я потеряла его из виду – с холмов туда никак не заглянуть. Но дорога идет по нему всего пару сотен ярдов, поэтому я знала, что он скоро возвратится – как только увидит мертвую землю за пределами долины. Он не пойдет туда без своего костюма.

Я села на солнышке, ожидая его, и любовалась картиной, расстилавшейся подо мной: прямой нитью узкой черной дороги и речкой, игриво вьющейся вдоль нее; другим склоном долины, таким близким здесь, отлого поднимающимся среди лесов; большими дубами и буками с толстыми ветками, подведенными черными тенями. Еще выше располагается высокий скальный выход, серый утес. Мы на него лазили, он не так уж крут, как кажется издалека. Было уже около одиннадцати, стало очень тепло, за моей спиной гудели пчелами ежевичные кусты, сладко пахнущие на пике цветения. В такие минуты я тоскую по певчим птицам.

Незнакомец, должно быть, постоял некоторое время в конце ущелья, отдыхая или изучая, потому что вышел назад только минут через двадцать. Шел он теперь заметно медленнее.

Это случилось примерно на полпути к дому: он остановился, осел на дорогу и его жестоко вырвало. Он сидел так, мучимый рвотой, держась за бок, несколько минут. Потом поднялся и пошел дальше.

Так повторилось три раза, и после третьего он уже еле передвигал ноги, волоча за собой ружье. Доползя до палатки, он залез внутрь и больше не показывался. Фаро в конце концов подошел, обнюхал вход в палатку и даже слегка взмахнул хвостом, а потом пошел и сел у пустой миски.

Но человек не покормил его. Не разжег костра и ничего не ел на ужин. Но, может быть, утром ему станет получше?

Пять

27 мая

Я пишу утром, после завтрака. Сижу у входа в пещеру с биноклем, высматриваю в доме или палатке признаки жизни. Пока никаких, только собака снова пришла к палатке, повиляла хвостом и посидела в ожидании минуту-другую. Когда ничего не произошло, Фаро побежал ко мне. Бедный песик. Он был голоден, а теперь, дома, рассчитывал, что его покормят. В магазине полно собачьего корма, но, конечно, не здесь, так что я дала ему кусок кукурузного хлеба и немного рагу из банки. Сегодня я позволила себе как следует ему обрадоваться, поскольку по крайней мере прямо сейчас могу не беспокоиться насчет незнакомца. Я погладила его, поговорила с ним. Поев, он лег рядом со мной у входа и положил голову мне на ногу. Очень трогательно: он вел себя так только с Дэвидом, ни с кем больше. И все же, спустя всего несколько минут, Фаро вскочил и побежал вниз к дому, где снова уселся перед входом в палатку. Хотя он любит меня, кажется, за хозяина признает незнакомца.

Но человек так и не вышел из палатки.

Я понимаю, что он болен, но насколько сильно, не знаю. И поэтому не знаю, что делать. Может быть, ему лишь слегка нездоровится и он решил отлежаться.

А может, ему настолько плохо, что он не может подняться. А может, вообще умирает.

Прошлой ночью я бы не подумала, что это будет так меня волновать, но сегодня я переживаю. Все началось со сна, который я видела перед тем, как проснулась. То был один из тех снов, что больше похожи на грезы наяву, у меня бывают такие, когда я полусплю-полудремлю. И даже отчасти понимаю, что смотрю сон, и потому в каком-то смысле сама его придумываю, но, поскольку отчасти все-таки сплю, он все равно выглядит как настоящий. Так вот, мне снилось (или я воображала в полудреме), что это мой папа болеет в палатке и что вся семья снова здесь, дома. Я почувствовала себя такой счастливой, что у меня перехватило дыхание и я проснулась.

Я лежала, понимая, что все не так, но начинала понимать и еще кое-что. Мне казалось, я привыкла быть одна, свыклась с мыслью, что навсегда останусь в одиночестве, но я врала сама себе. Теперь, когда рядом есть другой человек, думать, что все станет как прежде, что долина снова станет пустой – и теперь уже навсегда, несомненно, – так ужасно, что я не могу этого вынести.

Поэтому, хотя человек и не знаком мне, и я его побаиваюсь, мне страшно за него, и мысль, что он может умереть, повергает меня в отчаяние.

Я пишу это отчасти для того, чтобы расставить все по местам у себя в голове, чтобы помочь себе решиться. Думаю, вот как я сделаю: подожду еще до вечера. Потом, если он по-прежнему не выйдет из палатки, спущусь вниз, пока светло, и тихонько посмотрю, как он. Возьму с собой ружье.

28 мая

Я снова дома, в собственной комнате.

Мужчина – в палатке, в основном спит, и так слаб, что не может встать. Он едва понимает, что я рядом.

Вчера под вечер, в 4 часа, я, как и решила, взяла ружье и медленно и тихо, все время прислушиваясь, стала обходить дом, подкрадываясь к палатке. Услышав любой подозрительный звук, я бы, пригнувшись, постаралась убежать, пока меня не увидели. Когда я вышла на лужайку перед домом, собака поскакала меня встречать. Я боялась, что она залает, но Фаро лишь обнюхал мои ноги, повилял хвостом и стал выжидательно глядеть на меня. Подкравшись к палатке, я заглянула внутрь. Входной клапан бессильно болтался, не застегнутый. Внутри было темно, сперва я разглядела только его ноги. Подобравшись поближе, засунула голову внутрь и дала глазам привыкнуть к темноте. Он лежал на спальном мешке, полуприкрывшись им, с закрытыми глазами, головой в луже подсохшей рвоты, дышал часто и поверхностно. Рядом лежали опрокинутая бутылка из-под воды из зеленого пластика и открытый пузырек с большими белыми таблетками, часть которых тоже рассыпалась по полу.